Война и право после 1945 г.

Если отсутствующая преамбула была одним из двух важных моментов в процессе выработки конвенции, к которому сами конвенции не давали никакого ключа, то другим столь же важным моментом была неудача попытки запретить неизбирательные бомбардировки. Это была целиком инициатива СССР и его сателлитов, настойчивое развертывание которой на протяжении всей конференции вызвало большое беспокойство у американской делегации и делегаций британского Содружества наций. Вряд ли что-либо еще, происходившее на завершающих этапах конференции, могло взывать у них б'oльшие расхождения с советским блоком и сильнее обнажить различия в целях, которые привели их в Женеву.

Озабоченность практикой неизбирательных бомбардировок не была, разумеется, монополией коммунистов. Тревога и боль были характерны для всех стран, участвовавших в войне, на какой стороне они бы ни воевали. Движение Красного Креста, как уже отмечалось, было лишь одним из каналов, через который проявлялся этот великий страх и стремление обрести успокоение. Неизбирательные бомбежки были – а как они могли не быть? – неизменной составной частью сложившейся в представлении мыслящих людей картины бесчеловечных эксцессов, до которых дошла война, и стояли на верхних строчках списка методов ведения войны, по поводу которых постоянно звучали требования об ограничении.

Однако мнения по поводу того, где и как должен обсуждаться и решаться вопрос этого ограничения, в значительной степени формировались политическими соображениями и ходом событий. В 1945 и 1946 г., когда еще свежи были раны и муки совести после бомбардировок доатомной эры и не просматривалось никакого способа справиться с еще худшими бедами, которые несла с собой пришедшая ей на смену атомная эра, вполне разумным представлялось включить вопрос о бомбардировках в повестку дня Женевы. К концу 1947 г. это было уже не столь очевидно. МККК никогда не скрывал своего убеждения в том, что неизбирательные бомбардировки и бомбардировки в целях устрашения (террористические), все шире практикуемые на войне, являются незаконными, по крайней мере в том смысле, что они противоречат фундаментальным принципам МГП, соблюдать которые обязались участники договоров. Однако Комитет едва ли хотел еще больше усложнять и без того достаточно сложную задачу, добавляя к женевской повестке дня пункт, который мог, учитывая тогдашние правила игры в сфере законодательств, быть с достаточными основаниями представлен как в большей степени относящийся к сфере компетенции Гааги[123]. (Или же, как можно было надеяться, к сфере компетенции ООН.)Это что касается бомбардировок в общем и целом. Но если атомные бомбардировки были чем-то совершенно особым, другим и намного более насущным, не следовало ли заняться ими отдельно? В течение 1946 г. утвердительный ответ становился все более убедительным. В начале года Генеральная Ассамблея ООН единогласно утвердила Комиссию по атомной энергии, в задачи которой входила, inter alia[124], выработка планов запрещения атомного оружия. С середины года КАЭ обсуждала план США по достижению этой цели и альтернативы, предложенные СССР. Успехи не слишком обнадеживали, но дело как будто продвигалось, и до тех пор, пока в это можно было bona fide[125] верить, не было необоснованным утверждение, что ни одному другому органу не имеет смысла браться за новое, устрашающее и совершенно особое дело контроля над атомным оружием и энергией, пока КАЭ держит все в своих руках.

Поэтому не приходится удивляться, что воздушные бомбардировки, даже в самой своей новейшей, наиболее грозной и ужасной форме, фигурировали в повестке дня Конференции правительственных экспертов 1947 г. не в большей степени, чем любой другой метод ведения войны. Даже те, кто постоянно держал в голове этот вопрос, смогли убедить себя, что лучше заняться им где-нибудь в другом месте. Тем не менее на Конференции он всплыл, причем как часть «соглашения о взаимных уступках», которое вскоре стало хорошо известно aficionados[126] международной конференции. Эта конференция продлилась недолго – с 14 до 26 апреля. Когда начались заседания, можно было ожидать, что на них не будет больших политических споров из-за позиции тех участников, для которых разногласия предопределялись коммунистической окраской: Советский Союз не присутствовал, не было также югославов и других центрально- или восточноевропейских делегаций, за исключением делегации из Чехословакии, в которой, не будем забывать, на тот момент по-прежнему внешне сохранялась независимая парламентская демократия в западном стиле. То, что произошло потом, замечательно описал Клаттенберг в «секретном» приложении к своему «вольному» докладу: