Такой поворот стал неожиданностью для Гучкова и Шульгина, но они признали, что им не остается ничего другого, как принять манифест и отвезти его в столицу. В это время происходил обмен телеграммами между генералами – Алексеевым, Рузским и другими главнокомандующими фронтами. Генерал Брусилов, верный своим оппортунистическим взглядам, безоговорочно и как будто с одобрением принял происходящее за совершившийся факт. Генерал Эверт выступил, хотя и крайне неуверенно, против отречения. Генерал Сахаров, в первой части телеграммы заявивший о своей верности императору, тем не менее в конце ее фактически признал отречение. Великий князь Николай Николаевич сообщил, что усматривает в событиях волю Всемогущего, и просил царя принять случившееся как предначертание Божественного Провидения. Насколько известно, генерал Рузский, находившийся в Пскове рядом с императором, поддерживал его в решении отречься от престола. Позднее рассказывали, что, когда обо всем этом было сообщено императрице Александре Федоровне, она сначала отказывалась верить, что подобное вообще возможно. После отречения в разговоре с Гучковым и Шульгиным император спросил, могут ли они обещать ему и его семье безопасность и гарантировать право в ближайшем будущем, еще до окончания войны, покинуть Россию и выехать в одно из нейтральных королевств. На оба вопроса государь получил утвердительный ответ, позднее подтвержденный Временным правительством. Однако, как теперь стало известно, некоторые непоименованные члены рабочего и солдатского Совета объявили, что не считают себя связанными этими обещаниями. В тот же день император возвратился на собственном поезде в Ставку и принял обычный доклад генерала Алексеева о положении в армии, ожидая вновь назначенного Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. На следующий день генерал Алексеев был принужден просить государя отказаться от принятия докладов. Его величество пожелал обойти штаб, чтобы распрощаться с офицерами, которые помогали ему в работе на посту Верховного главнокомандующего. Все были поражены спокойствием и самообладанием, которые проявил при этом император. Можно было подумать, что он прощается просто ввиду естественного окончания совместной работы, а не как отрекшийся от престола монарх. Напротив, его появление вызвало всплеск эмоций у всех, кто присутствовал в Ставке в те исторические часы. Всякий раз, когда у государя появлялась возможность поговорить со служащими Главной квартиры, он просил их служить России столь же преданно, как они служили под его началом. Чтобы попрощаться с августейшим сыном, из Киева в Могилев приехала вдовствующая императрица. Разумеется, свидетелей их свидания нет, однако, [надо полагать], даже в случае, если бы они встретились в присутствии своих ближайших друзей, никто не мог бы подумать, что сцена происходит в совершенно исключительных и столь печальных обстоятельствах.
Все это время в Петрограде волны революции вздымались все выше и выше. Люди, входившие в состав парламента и в спешке организовавшие под председательством Родзянки так называемый Исполнительный комитет Государственной думы[178]
, ошиблись, рассчитывая, что отречение императора поможет успокоить события.