Война Катрин

Наконец осмотр закончился, вся семья опять в сборе, и нам даже пробурчали что-то вроде «доброй ночи». Я закрыла дверь в нашу комнатку. Алиса быстро разделась, поцеловала меня и улеглась под одеяло. Но перед тем как закрыть глаза, сказала:

– Мне здесь понравилось. И я рада, что я с тобой. Я теперь уже не одна. Как ты думаешь, можно завтра написать письмо брату?

А мне здесь совсем не понравилось, но я невольно улыбнулась, услышав ее спокойный голосок. Я ведь решила заботиться об этой девочке еще до того, как узнала, что мы с ней товарищи по несчастью и единоверцы. Прежде чем лечь спать, я написала несколько слов в дневнике: «Этьен, скажи, что будешь меня ждать, дай слово. Знаешь, я приручила маленького хрупкого птенчика, я за него отвечаю. Мне надо научить его летать. Ты мне поможешь?»

15

В пять утра фермерша открыла дверь, окно и сдернула с нас одеяла и простыни. Со сна я не поняла, что случилось, и не сразу вспомнила, где я и почему меня будят ни свет ни заря. Фермерша налила в таз холодной воды, положила чистое полотенце и велела нам умыться. В такую рань мы с трудом глотали сытный завтрак, а после него фермер ткнул пальцем в сторону горизонта и сказал:

– Все прямо. Полями короче. В деревне найдете школу, на ней вывеска. До вечера.

Все прямо… Ориентируюсь я неважно. Папа всегда меня спрашивал, куда нам идти, когда мы выходили из метро или шли пешком, и потом всегда надо мной смеялся. Все прямо… Я видела поля и больше ничего. Никакой деревни. И никакой дороги. Но фермер сказал: полями короче. И я уверенно, насколько могла, взяла Алису за руку. Она начала просыпаться и захотела сначала покормить своих подопечных. Я поколебалась, но согласилась немного задержаться: она отвечает за еще меньших, чем она сама, и относится к делу всерьез. Я пошла с ней, помогла ей насыпать корм уткам, гусям, курам, кроликам, и мы наконец двинулись в путь. Все прямо…

Никаких ориентиров, которые бы нам помогли. Идти прямо, все прямо ранним хмурым утром. Поля со сжатым хлебом сменились пастбищем, где вдалеке паслось несколько коров. Ни одного дерева, только кусты, в том числе колючего можжевельника, да низенькие загородки, через которые надо перепрыгивать. «Все прямо», – сказал фермер, и мы толкали ржавые калитки и обжигались крапивой, проходя сквозь ее заросли, чтобы не сбиться. «Все прямо», – сказал фермер, а незнакомые распутья? А скирды сена то там, то здесь? Все прямо, направление на горизонт.

Примерно через полчаса ходьбы, которые мне показались бесконечностью, потому что глазам не на чем было остановиться – ни ветки, ни шеста, – мы заметили вдали колокольню. Теперь я не боялась потеряться, и мы прибавили шагу. Алиса молодец, не жаловалась и старалась не отставать, ее пугали только коровы, которых мы видели время от времени. Насколько ей нравилась мелкая живность птичника, которая была ей по росту, настолько она боялась огромных животин, которые медленно двигали челюстями и косо на нас поглядывали. Она представляла себе, что сейчас они помчатся по лугу, и заранее знала, что ей от них не убежать. Копыта коров и быков растопчут ее, и она никогда, никогда не увидит своего брата. У страха глаза велики, я попыталась посмеяться над ее фантазиями и рассмешить ее, но у меня ничего не вышло. Алиса подняла на меня взгляд, в котором читался неподдельный ужас, и только крепче сжала мне руку.

Наконец мы перешагнули через последнюю загородку и оказались в деревне. Школу мы нашли сразу – среди пустынных улочек единственное место, где кипела жизнь. Учительница была о нас предупреждена. Фермер приходил вчера, чтобы нас записать. Она даже не попросила нас назвать свои фамилии, сразу дала понять, что знает, кто мы.

– Приезжал старый сыч с фермы, сказал, что вы у них поживете, пока вас не заберут ваши тетушки. Посмотрела я на него и на его телегу и подумала, жить вам там будет не сладко. Я и детей его знаю, они такие же. Одно слово, темнота деревенская, тупость непроходимая.

Меня эта учительница сразу насторожила. Хотя она и выразила уверенность, что я помогу ей обтесать здешних «увальней» с окрестных ферм. Дескать, они ничего не понимают из того, чему она старается их научить. Ни один не может списать с доски предложение без ошибок, ни один не может сложить правильно два числа, не говоря уже о делении, которое для них все равно что китайская грамота. Она не собиралась быть учительницей. И сразу нам заявила, что терпеть не может эту работу, только мерзкая война заставила ее снова вернуться в класс. А так-то она получила диплом о высшем образовании и рассчитывала поехать в Лимож и работать там в каком-нибудь учреждении. Может быть, на почте, а еще лучше в банке. Она всегда мечтала уехать из деревни и жить в городе, где люди «более открытые и, разумеется, гораздо умнее деревенских пентюхов».