Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647

10 января 1645 г. около полудня Уильям Лауд пешком сквозь толпу прошел из Тауэра на Тауэр-Хилл. В руке он нес пачку записей для своей последней службы. «Я старый человек, и память моя коротка, – обратился он с эшафота к людям и с ироничной простотой добавил: – Это весьма некомфортное место для произнесения проповеди». Лауд был пятым архиепископом Кентерберийским, принявшим насильственную смерть, но из своих замученных предшественников на посту примаса всей Англии говорил только о святом Алфедже, убитом датчанами, и Саймоне Садбери, которого крестьянский сброд Уота Тайлера, как и его, привел из Тауэра на Тауэр-Хилл, где и обезглавил. Он ничего не сказал о Бекете, который погиб ради сохранения власти Рима, или о Кранмере, которого сожгли за отказ от нее. Лауд заявил, что, «согласно любым известным законам этого королевства», не заслужил смерти, и добавил: «Я надеюсь, что на небесах мои деяния увидят в ином свете, чем тот, которым их малюют здесь». Но его главной заботой было оправдать своего господина и себя самого от обвинений в папистских устремлениях. Он также заявил, что король «такой же здравомыслящий протестант… как любой другой человек в королевстве», а о себе сказал: «Я всегда жил с протестантской верой, установленной в Англии, и сейчас иду с ней на смерть». Закончив говорить, он отдал свои записи капеллану, но, увидев приближающегося пуританского священнослужителя и понимая, как быстро его слова могут быть изменены и искажены, взмолился: «Не допустите, чтобы со мной поступили дурно».

Когда он повернулся в сторону плахи, то обнаружил, что путь преграждает толпа зевак. «Я думал… у меня должно быть место, чтобы умереть», – сказал он, проталкиваясь через них, а когда добрался до плахи и опустился на колени, увидел сквозь щели между досками поднятые вверх лица тех, кого любопытство загнало под эшафот. Внезапно рядом с ним появился сэр Джон Клотуорти, хорошо известный задира, спекулировавший ирландской землей. Он был первым и самым злобным рупором палаты общин, выступавшим против друга Лауда и его товарища по несчастью графа Страффорда. Клотуорти принялся терзать архиепископа вопросами, надеясь напоследок добиться от него каких-нибудь папистских признаний, пока тот не отвернулся от него к палачу – как к «более доброму из них двоих», – который и положил конец спору.

К нескрываемому разочарованию своих врагов, Лауд умер, выражая свое отвращение к Римско-католической церкви. Его речь, пересказанная с умышленными искажениями и дополнениями, стала предметом нескольких клеветнических проповедей. Старый доктор Бертон на своей широко известной кафедре станцевал воинственный танец, исполненный мстительных чувств, выкрикивая, что с архиепископа, этого «второго исчадия Сатаны», нужно было содрать живьем кожу и бросить ее в Темзу.

В Оксфорде при дворе среди тревог войны архиепископ удостоился меньшего уважения, чем заслуживало его прошлое величие и его смерть. Король в разговоре с Дигби пришел к заключению, что убийство архиепископа парламентом вполне могло быть задумано на небесах, чтобы смыть с него вину за согласие с убийством Страффорда. Странное эгоистичное замечание насчет судебного убийства его старого несчастного слуги. В то же время один университетский поэт разразился печальной элегией. Вечным памятником Лауду стали его персидские и греческие манускрипты, которые его агенты так усердно разыскивали и спасали из оттоманских владений:

Эти аттические манускрипты такая редкость,
Они говорят турку, что он не завоевал Грецию.

С благодарностью вспоминаемый учеными, Лауд нашел среди духовенства апологетов церкви, за которую умер, но любили его далеко не все. Если его методы были ошибочны, то его диагнозы болезней англиканской церкви – верны, и его видение способов их исправления – благородным. В своей защите на суде он заклинал, что всего лишь попытался сделать поклонение Богу в Англии более подобающим.

Яростные споры между пресвитерианцами и индепендентами велись на кафедрах лондонских церквей, в местах сбора сектантов и на листках, выходивших из-под законных и незаконных печатных станков Лондона, подтверждая справедливость неоднократных предостережений старого архиепископа о недопустимости излишней свободы в духовных вопросах. Люди, которые во времена его власти были друзьями и товарищами по несчастью в борьбе за свободу совести, теперь безжалостно нападали друг на друга. Генри Бертон защищал индепендентов, Уильям Принн на протяжении долгого времени поддерживал пресвитерианцев, а Джон Лилберн в открытом письме обвинял его в том, что он ведет войну с Богом: «Сэр, позвольте мне сказать вам, что неотъемлемая прерогатива одного лишь Иисуса Христа быть Царем его святых, законодателем для его церкви и народа и властвовать над душами и совестью избранных им».