Война Красного Лиса

Ашот Шаман выбежал к шатру с копьем, кончик которого пылал. Размахивая копьем так, что оно гудело и описывало огненные круги, шаман закричал:

— По обычаю племени жизнь двух последних пленных принадлежит шаману. Отдайте их мне — какие они толстенькие, жирненькие — я их зажарю!

—Где? — раздался еще более громкий крик и со склона скатился вожатый Маломёд.— Где толстенькие, жирненькие? Давай сюда!

Гречко при виде Маломёда побледнел, отодвинулся за вигвам и нащупал в траве лук. Потрогал пальцем тетиву и наложил на нее стрелу...

Ашот Шаман невольно попятился от яростно напиравшего на него Маломёда и зашипел:

- Что тебе нужно, бочонок?

- Все съели?! Еще с собой унесли?! Давай, пока добрый! Иначе ни за что не отвечаю!

Ашот Шаман показал на пленных и пожал плечами.

—Бери!

Маломёд уже справился с минутным безумием и застыдился до того, что перестал даже ощущать голод. «Бери...— бормотал он, развязывая Гроша и незнакомого детину со змеиными головами на груди.— А это разве еда?»

Гречко отложил лук и выполз из-за вигвама.

Костры погасли.

Апачи сместились на один край, там загорелся яркий огонь. От него по лощине заструился огненный ручей. Барабаны заполнили ночь грохотом. Горящий ручей катился все стремительней. Индейцы бежали, подпрыгивая в такт, держа в левых руках копья, в правых факелы. Тела воинов блестели под факелами. Ручей раскачивался, изгибался и, достигнув края лощины, повернул обратно.

Умолкли барабаны. Индейцы остановились. И раздались жужжащие звуки струн.

Ашот Шаман пел песню их племени — гимн мужественному апачу, погибающему в степи от ран. У него лишь одна просьба — чтобы кто-нибудь на земле помнил его имя.

Десять солдат, вскинув автоматы, выстроились у желтого шатра. По негромкому приказу лейтенанта, как память о погибшем воине, коротко и гулко ударили автоматы.

Угасли факелы. Воины устало опирались на копья.

—Мы прощаемся, бледнолицые друзья! Апачи всем желают спокойной ночи! Мы на страже вашего мирного сна!

Боевую деревню сняли в пять минут. Залили кострища. Перенесли все в лагерь и побежали в душевые.

Красный Лис сказал своим:

— Физрук от нас позорно удрал, мира с гуронами не заключили — я продолжаю войну.

КОНЬ И ТРЕПЕТНАЯ ЛАНЬ

А утром шел дождь.

Он начался перед рассветом, но мало кто уловил его беззвучное начало. То ли туман сгустился, то ли туча приникла к земле — небо потяжелело, разбухло от влаги. Стало трудно дышать. Деревья свесили ветки, будто прислушивались — кто так бережно трогает их мягкими лапками?

Хорошо в такую погоду сидеть у окна в маленькой комнатке. С собакой рядом или, на худой конец, с кошкой. И тоскливо, холодно в больших комнатах, если ты одинок и у тебя нет друзей или собаки, или, на худой конец, кошки.

В дверь палаты просунулась чья-то голова, крикнули:

—Улугбека на совет дружины!

Он вышел из палаты в висящий дождь.

Всех апачских вождей пригласили на совет дружины. Советы разместились по две стороны стола. Улуг-бек замешкался — где сесть?

Старшая вожатая показала на место недалеко от себя.

- Проходи сюда.

- Я уже насиделся, постою,— сказал он, оставаясь около двери.

Вопрос был неожиданный — как апачи готовятся к встрече с писателями и киногруппой, которые должны приехать в лагерь. Пусть доложат свои соображения совету дружины.

—С вас, может, начнем, Ашот Иванович?

Ашот Шаман был похож на филина, случайно днем оставшегося на солнечной поляне. Он буркнул, не меняя позы, поводя глазами.

- Я лицо не материально ответственное.

- Вы всегда выражаетесь непонятно, Ашот Иванович,— недовольно заметила старшая вожатая.— Что это значит?

- Я всего лишь шаман, а тут вожди сидят. Пусть они говорят.

Старшая вожатая сидела напротив Великого советника, взглянула на него. Улугбеку пришло в голову, что Баярд своей массивностью похож на тяжелого коня, а старшая вожатая, когда снимает очки, трепетом ресниц — на козочку или лань.

Конь ударил копытом.

—При чем здесь апачи?

Лань грациозно склонила головку.

- Мы знаем ваши способности и возможности. Конь заржал и взвился на дыбы.

- Почему мы должны отчитываться перед вами? Лань отбежала в сторону и принялась пощипывать траву.

—Что вы так болезненно воспринимаете? Это не отчет, а дружеский разговор. Разве вы не болеете за дела нашего лагеря?!

Улугбек следил с интересом — впрягутся или нет в общую упряжку?

Конь похлопал хвостом себя по бокам.

—Конечно, дело общее...

Лань подошла ближе.

—Мы уверены, что у вас получится хорошо. Если вы как следует задумаетесь...

Конь недоверчиво фыркнул.

—Вы предоставляете нам полную свободу в организации встречи?

Лань шаловливо скакнула.

—Конечно, в пределах разумного...

И понеслись вдвоем, поскакали. Сладкий ветер медовых лугов свистел в их ушах. Старшая и Великий не видели и не слышали никого из присутствующих: подумаешь, пропищала где-то на ветке мелкая пташка.

Улугбек подвинулся вдоль стены и выскользнул за дверь.

* * *

После отбоя Маломёд ушел на педсовещание. Улугбек сквозь первый, непрочный еще сон услышал крики, топот и хлопанье дверей. Он выглянул в окно — бегали в шестом отряде.