Война мёртвых

Ропот со Светлым прошли до залы, где высоко-высоко вверху время источило лед до прозрачной, как слеза, линзы. Бес, совершая облет горы льда в поисках Мортена и Макса, заметил блеск, совершенно не типичный для их скудных на дополнительное освещение мест. Именно под этим высшим свечением и находилась расщелина, где держал свой последний рубеж Вельзевул. Так что Ропот даже не сомневался в том, что он найдет свет в конце тоннеля.

Набирайтесь сил, Ваше Преосвященство, — сказал бес и покрутил головой в поисках чего-нибудь, на что можно было присесть. Такового поблизости не оказалось.

Однако Светлый, он же по-модному определению «Принц Тьмы», лег в освещенном участке прямо на поверхность в позе креста и закрыл глаза.

Ропот отошел к тому коридору, откуда ранее раздавались звуки битвы, и сел, как собака, готовый охранять покой и безопасность своего господина.

Бес был недалекого ума, но, не испорченный дурным влиянием карьерного роста, привык воспринимать действительность такой, какую он видел и ощущал. Творившиеся с преисподней дела занимали его лишь в том ключе, что раньше такого не было и нынешнее положение вещей ему не нравилось.

После того, как клятвопреступник Петр с чистой совестью создал свою церковь, отличную от прошлых религий, все пошло псу под хвост. И совесть Петра не мучила — совесть мучила наивного Иуду, который и повесился, блин, на осине. Иисус Христос пришел в мир вовсе не для того, чтобы его приколотили гвоздями к кресту. Он венчал своей жестокой казнью золотое время человечества, подводил итог и в то же время начинал людское падение в бездну бездуховности и зла. Спаситель замкнул религию на себе, потому что дальнейшее движение церкви уже не имело никакого отношения к сотворению мира и сотворению человека. Копец начался две тысячи лет назад, взбрыкнув бесконечными войнами, ложью и ненавистью, наконец, докатившись до своего финала.

Вторая и последняя война Ангелов, плавно перетекшая из первой, перевернула все понятия с ног на голову.

Верные Творцу соратники, Люцифер, Вельзевул и прочие из ангелов света превратились в демонов тьмы. Сам Создатель был вышвырнут за границы мироздания, не теряя из виду, впрочем, свое создание и готовый вернуться по первому зову. А звать-то, в общем-то, некому.

Самозванец — пусть это название пока не отражает пола — оброс адептами, как шелудивый пес блохами. И блохи возвысили его, творя вещи в его усладу. Самозванец в исступлении щелкал челюстью, а число блох все возрастало и возрастало, пока не превысило количественный предел. Это превышение остановило время[82].

Лишь две силы в этом мире могли вновь запустить его: сам Господь и Самозванец. Творцу могли помочь лишь его творения — люди. А Самозванцу — обретение полного контроля через разыгравшуюся в преисподней Войну Мертвых.

Хороших людей больше — так считалось всегда. Господь позволяет существовать плохим людям, чтобы хорошие не были на них похожи[83]. Но теперь, к сожалению, хороших людей днем с огнем не сыскать — вывелись, черт побери. Преисподняя перенасыщена душами.

До ушей Ропота опять донеслись звуки схватки, и он понял, что черные пошли на очередной приступ. Долго ли продержатся два человека и две души? Ну, пока они еще в состоянии давать отпор, пусть Вельзевул отдыхает.

«А где его соратники?» — спросил я. — «Куда подевались все прочие падшие ангелы?»

Я сидел у себя на кухне и пил сладкий чай. Белые ночи уже подходили к тому, чтобы плавно перетекать в обычные — не видно ни зги. Свет мне был не нужен. Мне была нужна тишина.

Китайскую болезнь я, к счастью, переборол. Она мне оставила после себя хромую ногу и больную голову. Ногу я пытался разрабатывать, чтобы она снова начала сгибаться — в самом деле, не кости же и суставы у меня повредились! Я плавал в холодной воде Онежского озера и там, в воде, все мои сомнения насчет костей и суставов уходили: я мог шевелить больной ногой почти также, как и раньше. Лишь на берегу мне вновь нужна была тросточка. И ночью всегда было страшно: вдруг, я не смогу больше бегать и ходить, не хромая. В это время начинала чертовски болеть голова.

Сладкий горячий чай — такое лекарство заменяло мне всякие порошки и пилюли. По жизни я не любил ни кофе с сахаром, ни чай с сахаром. По болезни мне подобное лекарство помогало, как нельзя лучше.

Я сидел на кухне, смотрел через одернутые занавески в густую тьму за окном, добрый кот Федос хрумкал возле холодильника своим легким ночным перекусом. Маленькими глоточками я вливал в себя обжигающе горячий напиток и думал за жизнь.

И жизнь думала за меня.

«А это ты!» — ответил Ропот. — «Велиалов кореш. Ну так я тебе отвечу».

Федос запил еду чистой колодезной водой, сладко потянулся и посмотрел мне прямо в глаза. Потом подмигнул, словно стараясь ободрить, и пошел досыпать свою ночь. А я остался.

«Там Азазелло, там Асмодей, там Бельфегор — все здесь», — легкими кивками бес указывал на слежавшиеся в громадные глыбы лед. — «Закрыли своими телами проходы от черных».

«А зачем черным сюда? Почему они так стремятся в эту залу?»

«Да пес их знает!» — бес даже пожал плечами.