#война#мир#секс

Мы оба шагнули навстречу. Расстояния между нами не стало. Я запустила ему руки в короткие, светлые волосы. Он с жадностью и трепетом нырнул в мои. Я почувствовала его затылок. Крепкий, упрямый, сильный. Блаженство из кончиков моих пальцев, бурная нежность из кончиков его пробежали разрядами дальше по телу. Закружились вихрями. И тело загорелось, словно новогодние лампочки включились одна за другой. Его ладони по моей спине, будто и нет шёлка между его кожей и моей. Ощущения взмыли к небу, до эйфории, как струи музыкального фонтана в Сочи.

Ваня замер.

— Тебе больно. Твоя нога. Прости, я не должен… — тяжело дышал он в дюйме от моих губ.

— …не должен останавливаться, — выдохнула я в ответ такую же горячую волну, почти касаясь.

Это преступление — не ощущать, когда можно!

Мы стояли, купаясь в глазах друг друга, едва не вздрагивая от перетекающего электричества, плавая в тепле сердец, в которых раскалялись и таяли, как Терминатор в лаве, недосказанности, необходимость объясняться и отстаивать собственную незыблемость, гордость, установки, страхи и прочая ерунда…

— Я люблю тебя, — повторил Ваня.

— Я люблю тебя, — отразилась эхом я. — И хочу. Прямо сейчас.

Ванины глаза вспыхнули. Секундное колебание. Он щёлкнул замком чужого кабинета. И вернулся в одно мгновение, чтобы вновь дотронуться взглядом до огня во мне.

Дрожь нетерпения. Рассеянный свет за моей спиной. Дыхание в дыхание. Один дар на двоих. И горячие губы отдались горячим губам. Головокружение и мысли прочь. Кроме одной. Она пульсирует там, внизу живота…

— Я хочу чувствовать тебя всего! — прошептала я.

Ваня молча стянул футболку, джинсы упали вниз. Он избавился от всего, что мешало. И предстал передо мной обнажённый. Красивый, как Бог. Затем осторожно снял моё платье, словно футляр с драгоценности, и прошептал:

— Какая ты красивая! Я не видел тебя вечность…

— Я тебя тоже…

— Останься со мной. — Он перебил себя поцелуями.

Дорожка мурашек за его пальцами по плечам и животу.

— Я с тобой.

— Навсегда.

— Я не верю в обещания вечности, — шептала я. — Они обманчивы…

— Я тоже не верю.

Его губы у мочки уха, рисуют пламенем орнамент на моей шее. У меня вырывается стон, но я не могу не сказать:

— Зачем же просишь?

— Я засыхаю без тебя.

— Есть только момент, не говори про «всегда», — ответила я. — Я хочу быть с тобой. И я с тобой…

— Пусть будет, как ты хочешь, Рррита, — выдохнул Ваня и уложил меня на огромный кожаный диван. И нам обоим совершенно не важно было, что он чужой.

Поцелуи, горячие, живые заструились сверху вниз и обратно: от кончиков пальцев ног вверх — к бёдрам, к животу и губам. Мы ощущали друг друга и не могли насытиться. В ритме, как в танце слепо-глухонемых, пластичных без музыки, мы растворились, отдались запахам, ощущениям и электричеству. И невозможно было не ощутить его внутри. И невероятно — остановиться.

В деликатных, жадных, нежных касаниях, в тепле рук, в сплетении тел, в проникновении взглядов появилось новое измерение. Словно удовольствие, помноженное на любовь, вдруг стало объёмным, как симфония. После огненного танго первой ночи сегодня зазвучала соната. До кульминации и катарсиса. До изнеможения в его руках.

Кто-то ненавязчиво постучал в дверь. Ваня приподнялся, с недоумением глядя на дверное полотно, как на напоминание о том, что за стенами существует мир. Я тоже о нём забыла. Как странно…

— Поедем ко мне. Ты поедешь со мной? — спросил Ваня. — Если хочешь. Я бы очень хотел…

А мне хотелось ещё звучать в его руках, продолжаться в нём хотя бы до утра. И видеть, как он живёт, в чём заваривает чай, что носит дома, на что смотрит перед сном, мне захотелось всё узнать о нём так подробно, как это только возможно. И я улыбнулась и просто ответила:

— Да.

Глава 65

— Тебе идёт моя рубашка, — сказал я, наблюдая за тем, как Рита смотрит из панорамного окна на Москву из моей стеклянной башни. Красивая!

В кои-то веки не шёл снег и, кажется грядёт потепление. И я счастливый, как никогда. Пожалуй, даже больше, чем когда мы с дедом шлялись по лесу, с ружьём, но ни за кем не охотились. Это просто был взрыв запахов, ощущений, радости и свободы. Сейчас в груди царило то же, только больше. И взрослее. Рита находила повод для смешинок, и мне тоже хотелось улыбаться. Кажется, я это и делал, как мартовский кот урча от сметаны и зрелищ.

Рита вписалась в мой дом так легко, словно всегда ему принадлежала. Словно я уже тысячу лет просыпаюсь с ней рядом, зацеловываю, поднимаю на руках и верчу, люблю её до полного растворения. Шлёпание босых женских ног по полу было естественным, удивление Риты — искренним, восторг — настоящим. Как и вся она. Наверное, потому и не было дискомфорта — настоящему не нужно мимикрировать. Это деланному стоит приложить усилия, чтобы притвориться натуральным.

Сейчас придёт Алевтина Петровна и обалдеет: за все эти годы работы у меня гостей с утра ей встречать не приходилось. Что же, её удивит не только это, потому что у меня зрел план.

— Спасибо! — улыбнулась моя Рррита и кокетливо склонила голову: — Ты так смотришь, словно что-то задумал.