#война#мир#секс

Дверь распахнулась, Иван с громким выдохом плюхнулся на сиденье. Его джинсы были на тон светлее предыдущих. Красницкий наклонился, завязывая шнурки на чёрных кроссовках. Потом выпрямился и зыркнул на меня, как на врага народа.

— Больше нас ничего не держит, — заявил он. — Дело так дело, чтоб его свиньи сожрали! Поехали к долбанным Сержоплям, спасать долбанный самшит!

А мне вдруг стало смешно. Я отчаянно попыталась сдержаться, и вместо смешка вышло смачное хрюканье.

— Нет, она ещё и дразнится! — возмутился Ваня.

— Прости… — выдохнула я. — Ты такой… такой…

Миллиардер и строительный монстр стоял в трусах почти в центре Сочи из-за меня!

Я закусила губы, стянула резинку с волос, пытаясь хоть за ними скрыть своё неуместное веселье. Волосы рассыпались по плечам, я прыснула ещё громче, закрыла лицо руками. Проклятый дурносмех!

Иван развернул меня к себе, убрал пряди с лица и отвёл руки.

Я продолжала смеяться, всхлипывая и подхрюкивая. Он сверкнул глазами коварно.

— Ну смейся, смейся! Теперь ты от меня не сбежишь, революционерка! — прорычал он, навалился сверху и накрыл мои губы неистовым поцелуем.

А Мерседес тронулся и куда-то поехал.

1 Из стихотворения «Мне ни к чему одические рати…» (1940) Анны Андреевны Ахматовой

Глава 31

Сбежать я ей не позволил, поцеловал и поставил на место. Телефон вибрировал в кармане, как чесоточный, а я не обращал на него внимания. Всё-таки что-то в ней было — то, что заставляло прилепляться взглядом и примагничивало тело, заряжало электричеством и шарахало на всю катушку.

Рррита! Гибкая кошка, возомнившая себя Ильёй Муромцем.

Рррита! Смешливая и обволакивающая. Своим запахом, волосами, идеальным носом, торчащим так, словно призывает к революции.

Рррита! Имя такое, что только аргентинское танго танцевать! Голыми…

Я не дал покоя её груди, губам, бёдрам, и уже готов был приказать водителю остановиться и выйти, как тот вдруг сказал:

— Э-э-э… До садового товарищества мы доехали, а теперь куда?

Чёрт! Как в кинотеатре в семнадцать лет — только распалишься, сеанс и закончился. Такое быстрое кино — даже титров не успеваешь посмотреть.

Рита высвободилась из моих рук и бодро скомандовала:

— Вторая улица направо, третий дом с зелёными воротами.

Мне понадобилось несколько вздохов, чтобы понять, какие ворота, какой дом и куда мы вообще едем. Вспомнил, выдохнул и одёрнул вниз рубашку. Не стоит перед борцами за экологию представать, как зажамканная бумага из принтера. Хотя пусть думают, что хотят, я о них вообще не думаю.

Я вышел вслед за Ритой из Мерседеса в какую-то деревню. Солнце в глаза, ленивый рыжий кот на дровнице, опьяняющий свежестью воздух, дремлющие горы на фоне. Рита несколькими движениями привела себя в порядок, толкнула дряхлую калитку.

Я вошёл за ней, к нам кинулись одновременно коротконогая дворняжка и мелкий лет четырёх. В глаза бросились добротные теплицы на участке и годов пятидесятых побеленная лачуга под низкой крышей. Нищета…

Дворняга лаяла, суетилась, мотыляя хвостом, скрученным в баранку.

— Ещё один представитель СМИ, — хмыкнул я.

— Что?! — обернулась Рита, поднимая мальчишку на руки. Тот был одет черте во что, ухоженный гораздо меньше теплиц, с рыжим вихром, торчащим из-под бывалой вязаной шапки, со следами чего-то липкого на красных, наливных щеках.

Я прикусил язык.

— Да ничего, — сказал. — Хорошие теплицы.

— О да, Сержик их сам делал, — закивала она радостно, красивая и гармоничная с ребёнком на руках, словно с рекламной картинки. — Познакомься, это Валентин. Шарик, не лай, это свои!

Мелкий смотрел на меня с тем же выражением, что и Шарик: «мол, ты кто вообще и чего околачиваешься возле нашей Риты». Видимо, стоит налаживать контакты. Я пожал тёплую ручку мелкого, вымазанную в чернозёме.

— Здоров!

— Далов! — ответил пацан. — Ты кто?

— Иван.

— Подержишь? Я сейчас! — Рита вдруг сунула мне мелкого в руки. Ничего не оставалось, как взять. Она улыбнулась и бросилась в дом с криком: — Олечка-а-а! Сержик!

А мы с пацаном остались. В жухлой траве, перемешанной с зелёной, валялся пёстрый мячик, подальше велосипед. Из грубо сколоченной будки вылез чёрный кот и посмотрел на меня, как замминистра на рядового чиновника.

Вот зараза! — восхищённо подумал я.

Шарик крутился под ногами с наглым прикусом и, кажется, не мог решить: то ли цапнуть, то ли пометить. От пацана пахло молоком и мёдом, он ёрзал на руках, пристально глядя на мой нос. У меня возникло странное чувство: нереальное от того, что было вообще не понятно, что я тут делаю, и очень реальное, простое, как пломбир в вафельном стаканчике, настоящее и ничем не приукрашенное. Словно я вернулся во времена своего детства, только взрослый.

— А ты тяжелый, Валентин, — сказал я пацану.

— Я касу холосо кусаю.

— Молодец.

Я подумал, что надо было хоть конфет купить.

— А где твоя болода? — поинтересовался мелкий, бесцеремонно похлопав по меня по щеке грязной ладошкой.

— Сбрил.

— Зацем?

— Чтоб лицо было гладкое, как коленка.

Мелкий залился счастливым смехом. Я тоже хмыкнул.