Война на Финском побережье 1854-1855 гг.

Наполеон III мечтал о том, как бы вырвать нравственную гегемонию над Европой из рук Русского Царя, как бы убавить «чрезмерное честолюбие» у этого Короля Королей, уничтожить трактат 20-го ноября 1815 г., которым потомство Наполеона I навеки устранялось от французского престола, как бы возвратить Франции её «естественные границы» и как бы сделаться властелином судеб мира. По словам французского историка, Наполеон III тем не менее «думал гораздо больше о себе, чем о Франции; вовлекая страну в грандиозную войну с Россией, он руководился больше всего своим личным честолюбием».

На французский трон Наполеон взошел по трупам, которыми были покрыты бульвары Парижа. О начале его царствования Франция была извещена «ураганом пуль и картечи». Тем не менее он, не стесняясь возвестил народу, что «Империя — это мир»[6]. Но так как корона шаталась на его голове, а власть, вчера родившаяся и не имевшая корней в стране, конечно, не могла рассчитывать на завтрашний день, то пришлось сейчас же подумать о средствах укрепления этой власти. Наполеон желал царствовать, а для этого нужно было прежде всего удовлетворить национальное самолюбие французов и доставить великой нации волнение битв, славу оружия, владычество в Европе. «Правительство, запрещающее нам удовлетворять наши страсти на трибуне, — сказал Тьер (в разговоре с Сеньором), — должно дать им полный простор на поле сражения. Затруднение будет заключаться не в том, чтобы затеять войну, а в том, чтобы избежать ее». То же самое блестяще предсказал и гр. Нессельроде в начале 1853 года. «Наполеону, — писал он барону Бруннову, — нужна война во что бы-то ни стало, и он ее непременно вызовет». Гр. Нессельроде пошел далее и показал, что наиболее выгодно Наполеону вызвать войну с Россией, так как эта война не потребует всех сил Франции и не коснется её границ. Русский флот легко уничтожить, города по Черному морю можно сжечь, бунтовщикам на Кавказе полезно подать подкрепление. Жертв на все это много не потребуется, а шуму и славы будет достаточно. Вскоре, по его воцарении, из Парижа пошли происки во все стороны. По свету пускалась всякая ложь. Казенным барометром являлась газета «Монитер». Она, конечно, показывала хорошую погоду, хотя воздух давно уже был наполнен электричеством[7] и пахло даже порохом; за туманом её лжи, определенно вырисовывалась фигура истинного «поджигателя» ...

Известно затем, что Император Николай I не согласился признать наследственности титула «Наполеон III», т. е. династической цифры и, кроме того, отказался считать его равным Себе и потому называл его в Своих письмах «Sire et bon ami», a не «Sire et bon frère», как принято между монархами[8]. Письмо Николая Павловича показалось императрице Евгении не только холодным и суровым, но личной обидой и это она успела внушить своему коронованному супругу. Заслуживает внимания маленькая подробность. В 1830 и 1848 гг., когда прусский король думал о демонстрации французской империи, то Император Николай I писал ему: «Необходимо щадить щекотливость французов. Не следует (поэтому) делать военных демонстраций и затевать ссоры из-за титула». А теперь несоблюдение общепринятой формы письма дало Наполеону повод к войне, которая положила конец преобладающей роли России в Европе.

Радуясь тайно возникшему недоразумению, Наполеон официально искусно прикрывался миролюбием. Перед окончательным разрывом, он обратился к Государю собственноручным письмом, взывая к примирению и мудрости. Чтобы все знали о его благих стремлениях, письмо было обнародовано в газетах Франции.

К театральным позам он прибегал при каждом удобном случае. Историк Грегуар говорит, что Наполеон, не без расчета на эффект, рисовался своим великодушием во время парижского конгресса. «Показав свою силу на войне, он хотел показать свою умеренность после победы». Другой пример. Когда войска возвращались из Крыма в Париж, то придумано было образовать авангард из батальона раненых и изувеченных воинов, которых сопровождал священник.