Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Но план голода действовал не только в Ленинграде: его жертвами стало население оккупированных предместий, где фон Кюхлер столкнулся с другой проблемой. Если жители Ленинграда могли прорываться через немецкие позиции в теории, то население пригородов уже голодало на глазах у немецких солдат. Первоначально командующий армией продолжал придерживаться позиции, что массовая гибель местных может разлагающим образом повлиять на войска в то время, как его обер-квартирмейстер Бухер твёрдо стоял на позициях Бакке и Вагнера: снабжение русских может быть осуществлено только за счёт родины, а это немыслимо. Пока в среде немецких военных шли дискуссии, голод нарастал. Когда в прифронтовой полосе он достиг ужасающих размеров, немецкое командование решило завуалировать ситуацию: часть населения — несколько десятков тысяч человек — были вывезены во фронтовой тыл и брошены там на произвол судьбы в своеобразном голодном гетто. Как показывает Йоханнес Хюртер, в документах группы армий чётко прослеживается мысль: это делалось в интересах войска, а не с целью помочь населению; коренные жители продолжали вымирать, но уже не на глазах у вермахта — а это единственное, что волновало немцев[646].

Для вывоза остальных не хватало сил. 6 ноября Кюхлер издал жесточайший приказ, запретивший свободное перемещение остающихся коренных жителей в прифронтовой зоне; теперь они могли выходить за пределы небольшой территории возле их дома, только если работали на немцев; общение между местным населением и германскими солдатами было строго ограничено служебной необходимостью. По сути, таким образом людей добивали. Чтобы пресечь возможное смятение в личном составе, командующий объяснил эти меры тем, что «гражданское население в пространстве, где мы воюем, принадлежит к расово враждебному нам типу»[647]. Когда комендант тыла генерал-майор Ганс Кнут написал критический меморандум относительно «политики голода», обер-квартирмейстер Бухер оставил на нём возмущённый комментарий: «Мы с 86 миллионами сражаемся против 186 миллионов»[648]. Стало быть, логика, согласно которой русских слишком много и их число нужно уменьшить, была свойственна не только Гитлеру, Гиммлеру и Герингу: она проникла в нижестоящие инстанции, которые поддерживали и эффективно проводили в жизнь решения своих верхов.

Таким образом ситуация осени-зимы 1941–1942 года в ленинградских пригородах совершенно не отличалась от того, что происходило в самом Ленинграде. Стоит безоговорочно согласиться с Львом Лурье и Леонидом Маляровым, авторами книги «Ленинградский фронт», которые пишут: «Какова была бы судьба Ленинграда, окажись он под немцами? Мы можем не гадать об этом, потому что Ленинград был в оккупации: Стрельна, Красное Село, Петергоф, Павловск, Пушкин…. Немцы могли занять, по их данным, не более 10 % трудоспособного населения. Это значит, что 90 % было обречено на вымирание»[649].

Как ситуация выглядела в глазах немцев — сказано достаточно. Интересно сопоставить это с тем, что думали о происходящем жертвы. Жительница Павловска, инспектор гороно А.В. Котенкова очень выразительно описала действия оккупантов:

«…Немецкие власти с первых же дней своего хозяйничанья стали проводить мероприятия по созданию голода в городе Павловске. Всё оставшееся на складах продовольствие немцами изъято, а у тех граждан, которые имели кое-какие запасы продовольствия, последние были реквизированы. Имеющиеся у жителей посевы овощей картофеля были сняты немецкими солдатами. Выход граждан на поля и в окружающие сёла и деревни [….] воспрещён. Въезд в город крестьян с продуктами также [….] запрещался немцами… В силу всего этого зимой 1941–1942 года создалось в городе такое [положение], что все жители города голодали, и от голода умирали десятками, сотнями человек в день. Трупы умерших иногда валялись по городу, их не подбирали и долго не хоронили. Были такие семьи, которые на почве голода умирали полностью»[650].