Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Чтобы избежать самого страшного, люди не брезговали и падалью. Так, житель Стрельны Вячеслав Иванков рассказывал: «В декабре удалось найти и выкопать убитую осенью лошадь. Мать нарубила уже разлагающегося мяса и на санках привезла его домой. Мясо выветривали и вымачивали, но всё равно при жарке его стоял ужасный запах. Эти “ароматные” котлеты ели все, никто не отказывался, — нужно было выживать»[659]. Вера Фролова, тоже жительница Стрельны, вспоминала, что в первый день оккупации солдаты вермахта ради забавы убили её собаку. Спустя несколько месяцев в разгар зимы её родственник, обезумев от голода, вырыл труп собаки и съел. Однако его это не спасло[660].

Во время оккупации в Пушкине от голода умер известный советский писатель-фантаст Александр Романович Беляев, автор знаменитых романов «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля». «Отец стал пухнуть, — вспоминала дочь прозаика Светлана. — В конце декабря он совсем слёг, а в ночь с 5 на 6 января умер. Перед смертью бредил. Говорил о каких-то нотах и о музыке»[661]. В те же дни умер и друг Беляева, замечательный советский историк, крупный специалист по биографиям декабристов и Чернышевского Сергей Николаевич Чернов[662]. Два товарища были похоронены в одной могиле.

Судьба знаменитых исторических центров Пушкина и Павловска (Слуцка) может служить ярким частным случаем нацистской техники обезлюживания. К концу 1942 года в обоих городах оставалось, по самым оптимистичным оценкам, лишь несколько сотен коренных жителей. Так, в Пушкине под оккупацию попали 35 000–37 000 человек. Примерно половина из них (18 638) погибли, причём 9500 от голода, 6267 были расстреляны, 1105 повешены, 1205 умерли после истязаний и только 285 от попадания авиабомб. Ещё 17 968 человек были депортированы[663]. Данных о числе вернувшихся нет, но вряд ли выжили многие.

В Павловске (Слуцке) к началу немецкой оккупации оставалось около 15 000 человек. Из них за время немецкого господства в самом городе погибли 6742 жителя, причём 6400 (43 %) — именно от голода. Ещё 6200 человек были угнаны, из этого числа скончались 3500 человек[664]. Таким образом, больше 60 % жителей Павловска, оставшихся под оккупацией, стали жертвами прямой политики уничтожения, а подавляющее число остальных было выброшено в сельскую местность, дабы их агония не оказала негативного воздействия на солдат.

Отдельную трагедию пережил Шлиссельбург, стоящий в истоке Невы из Ладожского озера, возле старинной новгородской крепости Орешек. За время оккупации от голода и болезней здесь умерло больше трети населения — 2500 человек из шести тысяч[665]. Подавляющее большинство остальных было вывезено в немецкий тыл и направлено на принудительные работы. До депортации «население ютилось в землянках в лесу. Каждое утро всех выгоняли на работу, на рытьё траншей, на строительство дзотов. С двух часов дня ни один русский человек не смел показаться на улицах, каждого запоздавшего хотя бы на пять минут ждали плети или расстрел…»[666] К моменту освобождения в январе 1943 года в городе оставалось 320 жителей.

Составители сборника интервью, взятых у очевидцев оккупации Ленинградской области, отметили: «Про голод рассказывают практически все, пережившие… зиму 1941/1942 г.»[667]. Бесхитростна и типична история Лидии Николаевны Лебедевой, которая жила на хуторе возле деревни Новолисино в Тосненском районе. Дом её семьи был ещё не достроен, и все — родители, две сестры и она сама — обитали в баньке. Но с началом войны отец ушёл на фронт, где вскоре погиб, территорию оккупировали немцы, забравшие единственную корову, и, по словам мемуаристки, «у нас страшный стал голод». В надежде спастись мать Лидии Николаевны повела детей в близлежащую деревню Кайболово, где их на время приютила местная жительница финка. В её доме от голода скончалась сестра рассказчицы Рая. Вскоре хозяйка стала выгонять жильцов, угрожая «сдать их немцам». Несчастные отправились в Гатчину и некоторое время прожили там, на скотном дворе, а после оккупанты депортировали семью на Псковщину. Там от истощения умерла вторая сестра женщины: «Сестрёнка младшая поела хлеба. Все поели. Легла на печку и утром она уже была мёртвая»[668]. В скором времени не стало и матери Лидии Николаевны; девочка осталась одна.