Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Голод как один из главных признаков оккупации отмечен в письмах жителей Курска, перлюстрированных советскими спецслужбами. Так, гражданка В.А. Медведь сообщала своему родственнику в Саранск: «…Прежде всего пережили страшный голод. Я с папашей ходила по деревням, ежедневно стаптывая десятки километров. Такие хождения продолжались до мая месяца. В мае устроилась на железную дорогу уборщицей и тогда только начала получать мизерные доли хлеба»[560]. П.Д. Соколов писал своей корреспондентке: «Настал голод. Первые месяцы мы существовали запасами, которые сделали до прихода немцев, а потом пришлось ходить в деревню и менять картошку и рожь за одежду»[561]. Ещё одна горожанка Н.М. Носова рассказывала: «…Мы несли голод, холод; [оккупант] вешал людей, убивал по дорогам, издевался так, как ему нравилось; пахали на себе, отнимал всё, оставлял хлеба на день 100 граммов, картошки 500 граммов. Пуд муки стоил 1800 руб., кило хлеба 200 руб., картошки мешок 1000 руб., 1 кг картошки 50–100 руб., кувшин доходил до 200 руб., так что было очень всё дорого, много жителей Курска поумирали от голода…»[562] Этот «новый порядок» привёл к смерти от истощения по меньшей мере десяти тысяч жителей, среди которых был известный деятель курского образования и просвещения С.Ф. Ковалёв.

Ровно такая же ситуация сложилась в Брянске. Заведующий отделом здравоохранения коллаборационистской администрации сообщал бургомистру 5 марта 1942 года: «В связи с отсутствием хлеба у населения наблюдаются массовые случаи безбелковых отёков (голодных отёков). На 1 марта зарегистрировано 70 взрослых и 16 детей среди амбулаторных больных. Среди же населения города с посёлками таких случаев значительно больше»[563]. После освобождения Смоленска директор 2-й больницы Смоленска П.И. Кесарев написал генерал-лейтенанту медицинской службы Н.И. Бурденко: «Питание населения, особенно осенью 1941 года и зиму 1941–42 было плохое и главным образом через базары, на которых были бешеные цены… Старики, инвалиды и беднейшее население голодали. Безбелковые отёки были в большом количестве»[564]. Тяжёлое положение было и в Новгороде. Согласно сообщению секретаря Новгородской райкома ВКП (б) П.И. Соколова, «население в городе никаких пайков не получает, столовая была одна, варили, пока были овощи, а потом прекратили. Большая смертность была от голоду. С голоду умерли учительница Райя Флегонтова, священник Орнатский и др. В домах и на улицах валялись неубранные трупы. Люди ели собак. То же самое и в деревне: населению ничего не выдают, торговли нет никакой, только что меняют на вещи»[565].

В то же время голод накрыл оккупированный Орёл. Британский журналист Александр Верт, побывавший там сразу после освобождения, сообщал: «Старик (его фамилия Фомин) рассказал о страшном голоде в Орле. Длительное время населению вообще не выдавали никакого продовольствия, даже мизерного хлебного пайка. Проходя по улицам зимой 1941/42 г., люди спотыкались о тела упавших и тут же умерших. В ту зиму он с женой с большим трудом меняли свои пожитки на картофель и свёклу. Позже людям помогали выжить их огороды»[566]. Жертвами плана Бакке здесь стали тысячи людей. В числе других от голода в Орле скончался яркий герой сопротивления — врач-патологоанатом Владимир Фарафонов, один из организаторов подпольного госпиталя для советских военнопленных[567]. Он попал под подозрение полиции: во время обыска у доктора забрали все скромные запасы крупы и сухарей. «Зная, как трудно было с продовольствием, он на работе ни словом не обмолвился об этом, потом стал шататься, говорил о временной слабости, а однажды не пришёл на работу. Лишь через неделю пришли к нему домой, а он оказался мёртв от истощения и голода!»[568] Двое соратников Фарафонова по подпольной борьбе — врачи Баяндин и Бондаренко — умерли от тифа. Эта страшная болезнь, часто сопутствующая голоду, также унесла множество жизней в годы войны.