Война на Востоке. Дневник командира моторизованной роты. 1941—1945

Я непроизвольно покачал головой, а потом заметил:

– Вы имеете в виду случай под Дюрр-Арнсдорфом?^[104]Видите ли, Штраус, это как раз то, что меня, как стреляного фронтового воробья, очень огорчает. Дисциплина, конечно, превыше всего, но то, что в столь критическое для немцев время позволяют себе придурки из числа тыловых крыс по отношению к нам, фронтовикам, – это уже слишком. Разве мы не демонстрируем нашу солдатскую доблесть ежедневно и ежечасно на полях сражений? Нам не требуется доказывать ее какими-нибудь зазубренными хвалебными одами и подобострастным пресмыканием перед всякими чинушами.

– Вы имеете в виду полковника полевой жандармерии? Да, тогда в Цигенхальсе вы здорово наступили на хвост его «цепным псам».

– Может, и наступил. Но зачем арестовывать вместо меня троих моих унтер-офицеров только из-за того, что они были пьяными, и конфисковывать мой личный «Опель» вместе с багажом?

– Так-то оно так, – произнес Штраус. – Однако унтер-офицеры не только напились, с ними были еще три девушки, а кроме того, они опрокинули в кювет машину.

– Вы смотрите на вещи слишком узко, господин гауптфельдфебель. Наверное, иначе и быть не может, когда человек, как вы, с четырнадцати лет становится солдатом. Согласен, эти трое учинили пьянку и заслужили наказание, но не таким же способом! Мне пришлось потратить немало нервов, чтобы вызволить их и свою легковушку незадолго до отправки поезда.

– Как же вам это удалось? – с любопытством спросил Штраус.

– Я начал разговор с описания тяжелых боев и наших успехов в последние дни, сослался на признание заслуг роты самим Шернером, а затем прошелся насчет неопытности в отношении спиртного тех троих…

Гауптфельдфебель не удержался и громко фыркнул:

– Вы так и сказали, господин обер-лейтенант? Как представлю себе Болте с его расширенной от алкоголя печенкой в качестве трезвенника… И полковник вам поверил?

– Вряд ли. Но в вопросе их освобождения это помогло, особенно когда я дал слово офицера при первой же подходящей возможности наказать провинившихся тремя сутками ареста.

Мы на некоторое время замолчали, прислушиваясь к стуку колес поезда, увозящего нас на запад. Завидя платформы со стальными чудовищами, крестьяне на полях и люди на железнодорожных станциях начинали с воодушевлением махать нам руками, наверняка принимая нас за новые танковые части, о которых шептались по углам жители немецких городов и трещали во всеуслышание официальные средства германской пропаганды, обещая скорый великий поворот в войне. Жители даже не подозревали, что мимо них проходили эшелоны с одними и теми же потрепанными воинскими частями, в пожарном порядке перебрасывавшимися с одного участка фронта на другой. Подумав об этом, я заявил:

– За последние восемь недель мы уже в третий раз проезжаем мимо Цобтена^[105]. На этот раз, видимо, нас перебрасывают в район Лаубана^[106]. Когда же произойдет, наконец, великий поворот в войне?

– Одни говорят о том, что на подходе новое оружие, – откликнулся Штраус. – Другие толкуют о серьезных разногласиях между американцами и русскими, о том, что Западный фронт будет развернут на восток и при содействии американцев и англичан нам удастся вышвырнуть русских из Германии.

– Для этого должно произойти чудо. Однако чудо – это любимое дитя веры, дорогой Штраус. Да, это было бы чудесно. Однако западные державы не настолько же глупы, чтобы допустить Иванов в Европу, ведь тогда от них европейцы никогда не избавятся! Послушай, что происходит? Кажется, поезд останавливается.

За разговорами мы совсем не заметили, что эшелон подошел к вокзалу. На перроне, куда нам пришлось выйти, все кишело от народа, в основном беженцев преимущественно женского пола. Естественно, солдаты не упустили возможность, смешавшись с гражданским населением, вступить с девушками в разговор.

Но такое продолжалось недолго – вскоре прибежал солдат моей роты и сказал:

– Господин обер-лейтенант! Вам необходимо подойти к тому майору.

С этими словами он указал рукой на пожилого офицера, стоявшего возле двери своего служебного помещения.

– Готов поспорить на что угодно, что это предвещает новые неприятности, – исходя из предшествовавшего опыта, заявил я и не спеша направился к майору, которому представился в качестве командира подразделения и начальника эшелона.

– Я отвечаю за порядок и дисциплину на этом вокзале, – дребезжащим голосом начал майор. – Ваши люди, господин обер-лейтенант, похожи на стадо баранов. Они сидят на самоходках. Разве вы не видите, что этот отрезок пути электрифицирован? Солдаты могут легко дотронуться до проводов электропередачи. Далее… – Голос майора становился все громче. – Многие ваши люди самовольно сошли с эшелона, а это категорически запрещено. Я требую, чтобы вы немедленно навели порядок!

Упреки, а особенно тон, с каким они были высказаны, меня сильно разозлили, и я с большим трудом сдержался, произнеся:

– Что касается проводов, то тут вы правы, господин майор. Я немедленно приму меры.

Обращаясь к проходившему мимо унтер-офицеру Гуту, я сказал: