Война после войны

Применение тактических приёмов и боевых средств тоже обсуждают. Чем дальше они от десантной стези, тем интереснее — свои «дела» и так знаешь. В первую кампанию дело было: пригнали вэвэшники бэтээр с «матюгальником», чтобы духов распропагандировать. Те на консервном заводе засели. Причём ситуация такая: на первом этаже — федералы, второй держат духи, за третий этаж бой идёт. А самого спеца-«матюгальщика», видать, не было. Посадили вроде как техника роты — станцией управлять умел. Геройский парень: он и задачу усвоил, и слова ключевые запомнил, а диспозицию изучил вообще досконально. Только по национальности он — то ли абхаз, то ли сван. Что тут про акцент говорить: он «япону-мать» с трудом «конструировал». Но на «передок» выкатил отважно, встал за укрытием и на всю Ивановскую провещал: «Вах, сейчас консервицех, бутыльки-склад нэ отдашь — сдохнешь, как ишак. Тэбэ как гуманыст прошу — вихады один за один. Слышишь, да?» Стрельба, надо сказать, несколько поутихла. И те и другие поэтажно прислушались: машина вообще-то федеральная, а вот обращение… Говорят, сначала с «федерального» этажа даже очередь дали. Потом прикинули, что «консервицех» боевики держат. Они первыми и очухались. Решили, наверное, что «свой» «собакам» продался. Занялись охотой. Огонь по «предателю» открыли остервенелый. Молодец абхаз! Так «завлекающе» для духов маневрировал, так красочно предрекал торжество федерализма, что они то и дело пулемёт КПВТ перетаскивали. Поставят с одной стороны, а его уже раззадорили — он с другой выползает и на пол-Грозного: «…щак-к-алы вонючие. Да я твою маму, твою бабушку…». Пока духи мельтешили, федералы новый штурм начали. На сей раз удачный. Возможно, к тому же микрофону подсаживался и другой стихийный «матюгальщик». В качестве журналиста там находился писатель Андрей Эдоков. Филолог и вообще умница, он, однако, тоже нерусский и говорит с особенностями своей этнической среды. Кто из духов тогда остался в живых, наверное, спятили. А точка в рассказе — грустная. Погиб абхаз в тот же день. По-дурацки. Из брони вылез и попал под огонь своих.

А вот спятил или не спятил прапор из комендатуры, не знал даже комендант. Прапор был начпродом. И во «вторую Чечню», и в первую, когда тоже служил в комендатуре. В ней и прыгала по этажам живая мартышка — Маруська. Забавляла всех, но на голову садилась только хозяину-прапорщику. Пошел прапор на базар за «деликатесами» к праздничному обеду по случаю Дня защитника Отечества. Мартышка, как всегда, сидела на голове: «вшей искала». Прапор — мужик опытный: троих автоматчиков с собой взял. Ни с ним, ни с ребятами ничего не случилось. А вот мартышка пропала: сиганула куда-то под прилавки — и с концами. Зачем — непонятно. Прапор за пределы комендатуры «выездной». Даже бананы ей привозил, а сгущенки — хоть залейся… Перевернули весь базар, даже ментов местных напрягли. Нашли Маруську. С перерезанным горлом. Принёс прапор в комендатуру ещё одну безвинную «жертву международного терроризма». Пытались ребята забрать обезьянку, похоронить в клумбе перед крыльцом. Комендант — насколько не сентиментальный мужик, но и то разрешил. Сам пришёл к прапорщику — утешить. Не отдаёт прапорщик мартышку. Плачет навзрыд и никого в свою каморку не пускает. Даже стол вместо него накрывали. Сели праздник отмечать. Немного разгулялись, но веселья не получалось. Опять послали за начпродом. Привели. Налили: «Давай, Митя, скажи, чтоб война эта проклятая быстрей кончилась». Встал Митя и выпалил: «Я за Маруську всю жизнь мстить буду. Я её во Владике за сто баксов купил. Дристалась она — я её калганом отпаивал. А зимой с собой в постель ложил. Чтобы не простудилась…» И снова в плач: «Как они, изверги, могли! Бля буду, найду гада — этими руками задушу». Такой вот праздник получился. Защитников Отечества. Нашёл — не нашёл прапорщик гада, история умалчивает. Но вскоре отправили прапора домой. От греха подальше.

Война — она и есть «бугорок». На ровной поверхности бытия…

Шахиды — от политики… или от отчаяния?

Принесение себя в жертву во имя других (так полагает смертник) существовало всегда. В нашем случае, сразу оговоримся, речь идет не о матери, ценой собственной жизни спасающей ребенка. Вне темы и самоубийство на почве неразделенной любви. Сюжет, облагороженный Шекспиром, находится все же в поле исследования психиатров. Идейное же самопожертвование в любой культуре считается актом отчаяния. Отсюда и соответствующее отношение к смертнику-самоубийце: это тот, кто на своем роду-племени поставил клеймо: «с ситуацией не совладал». А это уже — генетика. В раннем христианстве даже родственники самоубийц обрекали себя на добровольную изоляцию — стыдно.