Война «шляп». Очерк Русско-шведской войны 1741–1743 гг.

На момент объявления войны уже было свыше 700 умерших и 2400 заболевших. В августе ситуация еще больше ухудшилась. Корабли были на плаву, но вот на ногах и здоровыми оставалось от силы 40 процентов личного состава[90].

Конечно, из игры всегда кто-то выбывает, но эти цифры были чертовски высокими и напоминали о великой чуме 1710-х гг. Такого не должно было быть. Бесспорно, сложности с размещением и обеспечением водой сказались на физическом состоянии людей. Повсюду кишели платяные вши. Сам по себе сыпной тиф не мог сорвать мобилизацию. Для инфекционного блицкрига этого было недостаточно.

В Финляндии заболевания-убийцы ждали своего часа. В последний мирный 1740 г. уровень смертности населения вырос на пять процентов[91]. Из 400 тысяч финнов умерло 20 тысяч, что было в тысячи раз больше, чем в предыдущие годы. Голод был не единственной причиной. Начали распространяться опасные заболевания. (На момент написания книги коронавирус в Финляндии с населением 5,5 миллионов человек унес 5 тысяч жизней за 2,5 года.)

Симптомы кровавой диареи, бушевавшей у берегов острова Аспё и Куорсало, напоминали дизентерию. Можно с уверенностью сказать, что заболевание стремительно распространялось. Масштабы эпидемии трудно установить, исходя только из ежемесячных записей. О названии большинства болезней жители даже не знали. В церковных книгах и военно-морских реестрах «диагностика» фиксировалась не часто.

Как правило, пятнистую, то есть гнойную, жгучую, лихорадку (швед, fläckfeber, rötfeber, brännfeber) называли возвратным тифом или нервной лихорадкой, или брюшным тифом (швед, nervfeber). Даже в мирные времена эти инфекции были самыми частыми причинами смерти жителей Гельсингфорса[92].

В лазареты переоборудовали только часть кораблей. Больных переправляли на сушу. Будденброк заявил Раялину: «Пусть лечатся в Фридрихсгаме и Борго. Надеюсь, поправятся, но Гельсингфорс слишком далек от фронта»[93]. В отчаянном порыве Раялин просил дозволения уйти на запад. В письме он высказывал беспокойство по поводу мрачных осенних ночей. Не помутился ли у старика рассудок? Морская битва с болезнями разворачивалась «в условиях, где результатом могло стать только поражение подданных короны». Сам Раялин проиграл: он умер на своем флагманском корабле[94].

Возможно, больные дизентерией излечились бы вблизи живительных источников. Никто даже не задумывался, как избавиться от платяных вшей. Вскоре англичане стали прокаливать одежду матросов в хлебной печи. Однако сыпной тиф сохранил свою смертоносную силу даже в войнах XX в.[95]

Сокращение численного состава флота было воспринято в Стокгольме и Карлскруне как недоразумение: ай-яй-яй, надо ж было такому случиться в самый ответственный момент. По календарю адово пекло ожидалось в июне-июле. Секретный комитет и Малый генералитет знали обо всем, но не были настолько поражены потерями, чтобы отменить Манифест об объявлении войны[96].

Согласно планам и здравым соображениям, которые в морской истории так и не возобладали, к тому времени в Бьёрко и на Гогланде шведы уже должны были истреблять и захватывать в плен русских, а также уничтожать лодки мирных жителей. Следующими целями должны были стать русские военные корабли на судоверфях в Кронштадте и в портах Балтики.

Достаточно было потопить десять фрегатов, чтобы изменить соотношение сил в пользу Швеции. В начале осени 1741 г. «шляпы» мечтали именно об этом, но преемник Раялина Пауль Кронхавен[97] отказался выполнять этот план. Он потребовал от командиров кораблей высказать свою позицию в письменном виде. Все пришли к единому мнению: «В таких условиях поход невозможен».

Эпидемия перекочевала на сушу вместе с больными. Управлять парусами и веслами можно только здоровыми руками. Галеры одолжили их корабельному флоту. На смену могли бы прийти шведские пехотинцы, но адмирал на это не польстился. Неумехи на корабле – это балласт. Адмирал предпочел брать больных матросов. С запада ветер не дул: шведы на восток не собирались[98].

Повальные болезни, ставшие проклятьем Швеции, были просто даром небес для Петербурга. Деньги на военные нужды текли по морям и весям: от Архангельска до Азова. 14 линейных кораблей в Кронштадте не были ни в судоходном, ни тем более в боевом состоянии. Экипажи находились в разных местах. Отразить сокрушительную атаку шведской эскадры могла только береговая артиллерия. Всё лето 1741 г. российский корабельный флот оставался в портах, галеры стояли на рейде[99].

Сюрприз

Издавна Россия нанимала военных специалистов на Западе. У многих русских вызывало возмущение то, что предпочтение отдавалось иностранцам, но делать было нечего. Только под командованием профессионалов армия смогла бы пролить шведскую и финскую кровь. Родным языком многих российских генералов был немецкий. Заслуженным уважением пользовались шотландец Джеймс (Яков) Кейт и уроженец Ирландии Питер (Петр) Ласси.