Война «шляп». Очерк Русско-шведской войны 1741–1743 гг.

Поворотные моменты в экономике и демографии начали происходить только в 1740-х гг. В следующие десятилетия началось активное развитие: строился Свеаборг, творили выдающиеся деятели Чудениус и Портан, происходило размежевание земель, долгожданный рост численности населения. Значимость этих событий, однако, не следует преувеличивать. Густавианская эпоха не стала Золотым веком для продолжительности и уровня жизни, технологий, образования и литературы на национальном языке. И даже Медным веком она не была. В начале XIX в. развитие финского общества шло медленно.

Король Адольф Фредрик называл Финляндию «оборонительной стеной», которая защищала бы запад еще надежнее, если бы все на этом редуте говорили по-шведски. Почти на полном серьезе обдумывалась идея распространения шведского языка среди простых финнов. Можно ли этого добиться посредством приходских школ и церквей или с помощью служанок и батраков, отправленных в Финляндию из Швеции? Стокгольмская центральная администрация по-прежнему была против переводчиков и чиновников, владеющих финским[520]. Издавна повелось, что каждое третье воскресенье финское духовенство безвозмездно проводило богослужение на шведском языке в тех районах, где жили шведские офицеры. Как правило, королевские указы письменно на финский не переводились. Священники пересказывали их содержание с кафедр, а слуги закона – в зале суда, небрежно, как умели[521].

Даниэль Юслениус был «цицеронианским гуманистом», феннофилом, феннистом и несравненным фенноманом[522]. В XVIII в. существовало несколько подобных деятелей, но сочинения ученых мужей так и не разожгли борьбу за права финнов в культуре и политике. До Чудениуса даже сопротивление экономическому угнетению было довольно вялым.

Безусловно, больше всего несправедливости финны испытывали в военное время. Они погибали и тонули, истекали кровью и покрывались гноящимися ранами. Профессор красноречия в Королевской академии Або Хенрик Хассель, родившийся на Аландских островах, произнес, что причиной почти всех несчастий его родины в XVII–XVIII вв. была война[523]. Историк Аркенгольц, который освободился из тюрьмы и стал библиотекарем ландграфа Гессен-Касселя (титул Адольфа Фредрика), отметил в одной своей рукописи, что во время Великой Северной войны численность населения сократилась более чем на миллион человек[524].

Финская «идентичность» чудесным образом не преобразилась. Финны из провинций, приходов, деревень и семейных родов не были похожи на шведов. Они не хотели воевать в составе Швеции. Война «шляп» провела между ними окончательную черту. Родина Финляндия оказалась крепче, чем отчизна Швеция.

Россия поняла, что к финнам высокого и низкого происхождения следует относиться снисходительно. Манифест Елизаветы Петровны, естественно, говорил о независимости очень туманно, в отличие от Боргоского сейма 1809 г. Тот прошел на высшем уровне. Судя по тому, как удачно все было организовано, Финляндия совсем не была отсталой глушью. Впоследствии Александр I благодарил сословия за уважение, доверие и сговорчивость, преувеличенно подчеркивая статус финской нации среди других наций[525].

После заключения мира ушедшего уже было не вернуть. Фольклор навеки сохранил жуткие воспоминания о войнах, но в них не тлела ненависть к русским, готовая в любой момент воспламениться. В XIX в. представления русских и финнов друг о друге, а также отношение Великого княжества к Империи были весьма положительными[526].

Время российского владычества не стало периодом российского господства. Финны – в первую очередь шведоязычные – впервые могли сами контролировать свою жизнь. Сенаторы, хотя и не самого низкого происхождения, были ближе к финнам, чем лантмаршалы, президенты канцелярий и риксроды. Великое княжество получило возможность решать, пойдут ли деньги налогоплательщиков в Севастополь или на Сайменский канал.

Жители ротовых поселений переключились на земельные работы, но «русский мир» создавал возможности в том числе и для карьеры. Финские офицеры сменили Королевскую дорогу на Великий шелковый путь, участвуя в российских завоевательных войнах в Бухаре, Самарканде, Коканде и Хиве[527].

С 1860-х гг. на сессиях парламента принимались адекватные законы. Государственный аппарат работал. Финляндия достигла экономической независимости. Национальная культура, образно говоря, вылупилась из Калевальского утиного яйца. Политическая фенномания вызревала под орлиным крылом России-матушки. Мы не знаем, что случилось бы с Финляндией в составе Швеции, но знаем, что хорошего с ней произошло вне Швеции. Мы не знаем, как Швеция развивалась бы вместе с Финляндией, но знаем, что Швеция превратилась в неплохую страну без Финляндии. Россия грамотно управляла автономией, пока не испортила все притеснениями, русификацией и безрассудствами периода угнетения[528].