Война «шляп». Очерк Русско-шведской войны 1741–1743 гг.

Простой народ понял, что опасения командиров – не всегда признак мудрости. В 1745 г. в Расеборге в одно из воскресений полковник Гюнтерфельт со спутниками без разрешения позаимствовал крестьянские лодки и в прямом смысле слова огреб от хозяев по затылку. «Вы чертовы лодочные воры, воруете лодки в воскресный день, поганцы эдакие. Сами в чертоги Господни не ходите и другим не даете». Полковник пригрозил, что его драгуны поколотят обидчиков. Старый крестьянин с ружьем в руке и в шапке набекрень ответил: «Да ты сам лодочный вор да я у рюсся выпишу трех казаков, ты и полк твой будет от одной нашей тени шарахаться»[504].

В депутациях на заседаниях ригсдага финские речи крепчали. За семь столетий шведского владычества в Финляндии не выдалось и 25 мирных лет подряд. Все взрослые помнили о грабежах и разорениях. Каждый раз, когда держава хваталась за меч, ответные вражеские выпады попадали Финляндии прямо в сердце, ничем не защищенное[505].

Пять лет спустя Августин Эренсверд вновь столкнулся с позором Войны «шляп». В июле 1747 г. он вместе с другими специалистами по фортификации отправился на паруснике «Диана» изучать стратегические локации Финляндии. На песчаном берегу полуострова Гангут, у которого экспедиция остановилась, чтобы отдохнуть и пообедать, виднелись братские могилы моряков и пехотинцев – «горестные свидетельства бездарности, злого умысла или несчастья».

Здесь эксперты изучили возможности использования галерной гавани Тверминне, а в Гельсингфорсе – размышляли об укреплении районов Брохольмен и Касавуори. Все их проекты были вполне обоснованными в военном плане, но с точки зрения экономики – практически невыполнимыми[506].

Эренсверд был талантливым и волевым человеком. В мирном для Швеции 1747 г. он представил свои заметки об обороне Финляндии. Заметим, что после Абоского мира 1743 г. Швеция больше не вспоминала ни об Олафсборге, ни о Вильманстранде и Фридрихсгаме. Крепость Фридрихсгам была пережитком прошлого. Об этом свидетельствовали его четырехугольное главное здание (легко рассыпающееся от пушечных залпов), тесный двор, отсутствие пандусов, деревянные лестницы, ненадежные пороховые погреба, обвалившиеся углы, неподходящие патроны и винтовки без штыков на складах, испорченный порох. Эренсверд полагал, что все это – в том числе и человеческие ресурсы – неприглядный кошмар. «И в наше время, после столь долгого пренебрежения этим приграничным селением, продолжают отправлять сюда в основном тех, от кого в Швеции устали и на ком поставили крест».

Эренсверд считал реку Кюмень важным естественным препятствием, но не хотел проводить на ее берегах фортификационные работы. Проблема небольших временных укреплений наподобие Мянтлахти заключается в их изолированности от внешнего мира, именно поэтому здешний гарнизон почувствовал себя брошенным, испугался, удрал и в конечном счете сдался в плен.

Эренсверд связывал отчаяние, охватившее всех летом 1742 г., с трудностями снабжения по морю, с русскими галерами и угрозой вторжения в страну. Ответом на все это могла стать морская крепость, выстроенная перед Гельсингфорсом. По мнению Эренсверда, Абоский замок располагался слишком далеко на западе страны, он, находясь на удалении, как бы «позволял изувечить все тело и мог пытаться защититься, лишь тогда, когда враг будет забирать последнее».

Крестьяне дополняли восприятие Эренсверда. Помимо лагеря в Хоплаксе у России были форпосты в Гумтакте и в Гаммельстадене, а лошади паслись до самого Бембёле. Начиная войну, Швеция могла бы многое сделать иначе, «если хотя бы часть из нас сохранила благоразумие»[507]. Война «шляп» помогла Эренсверду приступить к делу всей своей жизни – взяться за строительство Свеаборга, матери всех крепостей, в результате чего страна прочно бы встала на ноги, не рассчитывая на чужую помощь.

Эренсверд путешествовал по стране и проницательно оценивал ее хозяйство. Из-за мягкой почвы жители Фридрихсгама обленились: они не пользовались как следует благами природы, да и рыбачили постольку-поскольку. Временами они ели мясо, чаще – репу и горох, выпекали хороший хлеб и варили плохое пиво. Народ, живший в задымленных курных избах, отличался исключительным уродством. Причиной тому был дым: дети рождались с красивой кожей, которая с возрастом грубела до омерзения. Эренсверд не оценил красоту финских женщин, которые, по его мнению, выглядели странно[508].

Швецию второй половины XVIII в. нельзя охарактеризовать как какую-то темную и бестолковую страну, скорее наоборот, она была оплотом науки и искусства. И только одно военное дело оставалось на прежнем уровне. Мысли о реванше там возникли сразу, как только выветрились гнилостные газы гниющих трупов. Шведы сожалели о проигранной войне, а вовсе не о том, что сами ее и развязали. Тем временем Адольф Фредрик назначил Карла Густава Тессина, вдоволь поигравшего в «игру вокруг престола», наставником своего сына и наследника Густава.