Война (СИ)

Я доверял Скопину-Шуйскому, без него сложно было бы проделать ту колоссальную работу, что случилась. Лучшего военачальника у меня нет, хотя тот же Ромодановский хорош, да и Хворостинин Юрий Дмитриевич сильно подтянулся в воинской науке, однако Скопин на голову выше их. Михаил Васильевич выказывает свою лояльность, причем показательно подчеркивает ее. Между тем, ситуация заставляет держать руку на пульсе.

— Государь, я с тобой! — решительно сказал Скопин-Шуйский.

— Я знаю это, мой друг, — ответил я главному русскому военачальнику, после окинул всех своим самым строгим взглядом и добавил. — Местнические книги палить не стану, но они будут отданы на хранение в Петропавловскую крепость на острове Котлин. Никто туда приближаться не может, иначе расценю, как измену.

— Против законов предков идешь, государь, — не унимался Шеин.

Арестовать бы его сейчас, но нет, нельзя. Нужен тот, кто выкажет негодование, несколько выпусти там напрямую, а не тайно. Моя власть крепка, но она не самодержавна в деспотическом понимании термина «самодержавие». Как это не прискорбно, но нужны чистки, кровь, чтобы я получил абсолютную власть, к которой не сильно и стремлюсь. Нужны прямые доказательства в измене, чтобы провести показательные судебные процессы. И, чувствую, они будут, но без доказательств, в преддверье войны, не стану Шеина дергать. У него были раньше возможности предать, но Михаил Борисович не сделал этого.

— Еще кто против? — просил я.

Молчание было мне ответом. То, что отмена местничества, наконец, произойдет, знали все. Последний местнический спор между Иваном Никифоровичем Чепчуговым и Федором Семеновичем Куракиным закончился убийством Куракина, как и резней некоторых дворовых людей этого, назначенного мной белгородским воеводой, человека. Вот тогда я и пригрозил всем, чтобы не смели местничать, а назначения будут не по знатности, а по заслугам. И большинство бояр меня поддержали.

— Так и я не против, государь-император, — почуяв, что я в шаге от того, чтобы обрушить свою опалу, Шейн сдал назад. — Токмо дозволил бы ты людям знатным брать чины быстрее остальных.

— А ты, Михаил Борисович, внимательно читай указ! — сказал я, показывая, что мой гнев уходит.

На самом деле, в указе я сам себе выставляю условия, по которым при назначении должен рассматривать прежде всего знатных людей, в соответствии с их имуществом и занимаемым должностям только ближайших родственников. В отмене местничества я оставлял себе пути отхода.

Сложный получился день, сумбурный. Говорили много, но не системно. Пока нечего и выносить на утверждение Земскому Собору, кроме как Указа о местничестве. А будут еще более сложные дни. Наступает время испытаний, экзамен, в ходе которого и обнаружится, насколько я смог подготовить Россию к вызовам и новому, самому решительному рывку в развитии.

Еще бы в семье все было хорошо, так Ксения… Да я и сам молодец, не устоял перед первой красоткой в империи, помял-таки Лукерью Караваджеву, музу первого русского живописца. И вот что противно — я не особо сожалению.

Глава 2

Москва 23 декабря 1617 года

Императорская чета, то есть я с женой и наследником, ехала к Патриаршим прудам. Анонсированное открытие первого русского художественно-исторического музея привлекало большое внимание в столице, и не приехать я не мог.

Газета «Московские ведомости» стала важной составляющей жизни русского человека, как минимум в европейской части страны. Вот там и была информационная накрутка события.

На самом деле, нужно было создать ажиотаж, иначе музей, этот мой каприз, будет лишь ненужной тратой немалых средств. Людям необходимо объяснить, что подобное важно, и что каждый уважающий себя человек просто обязан посетить музей. А ещё сам император спешит всё посмотреть первым. Значит нужно идти. И не важно, что вход стоит аж пять копеек, нельзя же оставаться тем из немногих, кто не посетит музей.

Так что, создавая свой Эрмитаж, ну, или Третьяковскую галерею, я не только надеялся на духовный, образовательный или просто эстетический эффект для москвичей и гостей столицы, но и на то, что проект станет вполне окупаемым. К примеру, основательное здание в классическом стиле, который сейчас есть только в России, с колоннами «а-ля Парфенон», обошлось в шестьсот тысяч рублей. И хотелось бы, может, и через пятьдесят лет, но окупить такие затраты.