Читаем Война в толпе полностью

Через два дня нас с морского побережья перекинули в горы. Действовали мы в междуречье Восточной и Западной Гумисты. Нашим заданием было взятие села и закрепление на позициях вдоль левого берега Восточной Гумисты. Восточная Гумиста течет в расщелине, речка стремительная, не везде возможна переправа. Расщелина глубиной до 120–300 м. Подняться тоже можно только в некоторых местах. Как всегда нам поручили контролировать такую площадку, что про какую-либо цельную линию фронта и речи быть не могло. Катастрофически не хватало людей. Наш проводник мингрел до войны работал в этих местах лесником. Он показал тропинки, по которым от речки к нам можно было подняться. Там мы поставили растяжки и противопехотные мины. Вдоль побережья по верху расщелины через каждые 500–600 м посты по пять человек. Но на душе было как-то тревожно, настораживали оптимистические настроения союзников. Они почему-то считали, что противник будет передвигаться по тропинкам и дорогам нанесенным на карты, по которым туристы и местные пастухи ходили до войны. Я же видел, что в отдельных местах, имея даже начальную альпинистскую подготовку, подняться не составит особого труда. Поэтому, взяв двенадцать стрельцов, решил обойти наши позиции снизу, собственными глазами убедиться, где можно подняться. Обойдя вокруг наших позиций и пометив на карте небезопасные места, мы вернулись назад уже по верху. Весь маршрут получился километров 16–18. Стояла ужасная жара, люди запарились. Тропинка, по которой мы возвращались, в некоторых местах просматривалась с другого берега и мы, чтобы не попасть под минометный огонь, растянулись длинными цепочками с интервалом в 20–50 м. Последним шел известный уже читателю стрелец Шамиль. Он был вторым номером гранатометчика, по этому, кроме автомата, на него был навьючен наплечник с запасными снарядами для РПГ-7. Хлопец из Киева, не привыкший к таким физическим нагрузкам, страшно уморился, потому решил схитрить, срезав угол дороги, но углубившись в лес, сразу же потерял ориентацию и пошел в другом направлении. Оно и не удивительно, в субтропическом горном лесу, где растут папоротники почти с человека в высоту. Придя на базу и не досчитавшись одного бойца, я вынужден был взять двух автоматчиков и вернуться на поиски. Я был одновременно и злой и взволнованный. Страшная усталость после многокилометрового маршрута, умноженная на тревогу — что случилось с Шамилем? Мои ноги, казалось, превратились в ласты. Наконец, выяснили, крайний наш пост он прошел, его видели. Куда же он мог деться, шел ведь последний? Если убили, то это означает, что в нашем тылу действует диверсионная группа противника. Тут уже не до шуток. Прочесывая местность, я с ужасом раздвигал листья папоротника, каждый раз ожидая увидеть зарезанного Шамиля. Безрезультатно пролазив по лесу несколько часов, мы вынуждены были вернуться назад. На базе, с превеликим удовольствием стянув с распухших ног сапоги, я сел под деревом. Мозг напряженно работал в поисках выхода из создавшейся ситуации. Солнце уже садилось за гору. В это время постовой подвел ко мне двух грузин. «Ты сотник, — спросил старший и, разглядев отличия, не дожидаясь ответа, продолжил. — Не волнуйся, мы нашли твоего хлопца. Живой. Он тут, недалеко, боится подойти. Когда к вам вели. Даже заплакал и все говорил — что со мной сотник сделает? Только бы не отправил домой в Киев. Меня же вся улица провожала. — Во какой парень! Командира боится, а смерти нет! Мы из разведбата, нас 15 человек осматривали район леса. Там и наткнулись на твоего человека. Думали русский, хотели сначала убить, потом смотрим, автомат за спиной, заморенный такой, еле ноги передвигает. Решили взять в плен. Выскочили на дорогу, окружили, наставили автоматы. Сдавайся, кричим, руки вверх. Как у него граната в руках оказалась, до сих пор не пойму. — Сами сдавайтесь, абхазы хреновы, всех подорву. — И понимаешь, а? Колечко из гранаты взял и выдернул. Если бы пистолет в руках держал, убили бы, а то граната… Кто знает, куда осколок полетит? Ну и за абхазов тоже. Поняли, свой. Не кидай, кричим, гранату, мы не абхазы, мы грузины. А он говорит: — Покажи документ. — И матом ругается. Белый стал, весь трусится. Ну, думаем, точно кинет. Стараемся спокойно объяснит. Какой такой документ в разведке, а? А он говорит: — Так пусть кто-нибудь сбегает и принесет. — Ну мы и хотели побежать, а он как заорет: — Стоять! Один пойдет, остальные тут постоят. — Так и продержал нас минут сорок. После, как принесли документы, мы ему пальцы минут десять разжимали. Так руку свело. Ты уж пативцемули, будь любезен, не наказывай его. Хороший парень, джигит!»

Сами понимаете, после таких дифирамбов пришлось Шамиля амнистировать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное