Война в толпе

Отдельную категорию в УНСО составляли «дзенмены». Собственно понятие это сложилось во многом под воздействием «Беркута». Родом из Лисичанска, до войны в Приднестровье он был судим за какие-то свои прегрешения. Оставил чудесное эссе о расстрельных двориках (времен войны) Вильнюсской тюрьмы. Он, действительно, интересовался буддизмом, выглядел отмороженным. Помню, позднее в Новочеркасске, когда открывали памятник атаману Платову, а мы были в числе почетных гостей (с приглашением на банкет), казачки перепились и на площади перед атаманским дворцом началась свалка. Старшина кинулась полосовать всех нагайками. Посреди этого сумасшедшего дома неподвижно стояли и беседовали три человека: лама из Калмыкии, «Беркут» и я. Мы говорили о круговороте вечности. Эта отмороженность в Бендерах спасла «Беркуту» жизнь. После перемирия в Бендерах он, провожая знакомую, забрел на контролируемую «опоновцами» территорию. Его остановили. Он доложил, что украинец (тогда говорили о межнациональных миротворческих силах, но вошли только русские). Ему предложили «пройти для выяснения». Оружия у него с собой не было, только нож. Он вынул его и приставил к своему животу, сказал, что «не было приказа» (проходить). Немая сцена продолжалась с минуту. Потом его отпустили: «Ты скажи своим, мы тоже не звери».

ГЛАВА 5. ПУТЕШЕСТВИЯ

Славко

Не хвалясь, я побывал во многих странах Западной Европы и никогда не смущался при этом отсутствием виз или необходимых прочих формальностей. С Востока на Запад набиты такие тропы!

Начиная с троп, в буквальном понимании этого слова и заканчивая пресловутыми коридорами. Благо, западные границы Украины и Польши проходят, в основном, по рекам. Стекающие с гор, они ежегодно подвержены паводкам, которые смывают заграждения. Помню, как Эдик, интереса ради, водил меня в Румынию. Ранней весной река разлилась, линию столбов с колючей проволокой снесло намытым грунтом. Мы перешли по камням на румынскую сторону, полезли на гору. С непривычки я упрел и в сердцах обозвал высоту по аналогии с севастопольской — «Ебун-горой». Наконец, нам повстречался какой-то местный житель: в брезентовом плаще, синих штанах, кирзовых сапогах — типичный гуцул. Я хотел было окликнуть его, но Эдик не дал:

— Тише, мы уже час как в Румынии.

— А вышки?

— Какие вышки, я тебя потом отведу.

Местные жители пользовались этим обстоятельством. В 1996 г., когда казалось, что вся Польша поплывет на плотах в Балтийское море, крестьяне в нашем селе кидали дохлых поросят в воду — в качестве «гуманитарной помощи» панам.

С началом перестройки переходы стали массовыми. Уже в 1994 г. плата с «брата» или «сестры» за переход польской границы составляла не более 10–30 долларов. Возили микроавтобусами или рефрижераторами, сутки через трое. Когда на КПП заступал «свой» человек, пропускали не досматривая. Романтики никакой, все равно, что лесопосадку перейти. Набивали китайцев как селедок, до германо-французской границы проезд стоил сто долларов с человека. Один фраер собрал с курдов по тысяче пятьсот гривен, повозил их какое-то время и высадил в Ивано-Франковской области.

— Идите по этой улице вниз.

Они, наверное, и до сих пор там живут. Как-то я встретил на Андреевском спуске «Крону» — цеплялся к художникам, мол, ногти у Богоматери на иконах неприлично длинные. Они с товарищем ходили в Лион, вступать в Иностранный Легион. Обоих депортировали из Италии. Собирались опять, денег у них, конечно, не было, как в анекдоте.

— Снова в Италию хочется.

— Что уже был там?

— Нет, раньше хотелось.

Но все это меркнет по сравнению с разбойничьими рейдами румын. Впервые о них я услышал находясь некоторое время, по совершеннейшему недоразумению в западногерманской тюрьме. Среди потенциальных «экономических беженцев» мне не раз доводилось слышать ахи да охи на предмет, как у них хорошо сидеть. «Простыни белые, булочками кормят на завтрак…» Не знаю, зона она и есть зона, унижает само чувство несвободы, а не бытовые проблемы. Как то, когда немецкий охранник замахнулся на меня дубинкой, я обозвал его «фашистом». Побоялся ударить, сволочь — пустился в объяснения о денацификации. Короче, когда на мое приветствие: «Алло, акбар! Нохче ву (я чечен), дорогие товарищи!» никто не отозвался, я было, заскучал. Но тут ихний «смотрящий» камеры — румын, подошел и указал место возле себя. Им было отмеряно в углу некое условное пространство, размером где-то 2 на 3 метра, в которое прочие обитатели камеры, проникать не смели. А были это сплошь цыгане.

Меня всегда удивляло недружелюбие, которое испытывают друг к другу два этих народа. Возможно, причина в конфликте двух пассионарностей. Если вы когда-нибудь путешествовали поездами местного сообщения по Румынии, то не могли не обратить внимания на римские профили тамошних обитателей и их выяснения отношений.

— Du tem (забыл как по румынски «к начальнику станции»).

— Du tem pulo.