Война в XXI веке

Начнём с более глобального явления. В 1917 г. после Октябрьского переворота в России мир вступил в фазу «всемирной гражданской войны революционной классовой вражды»[233], как сформулировал это Карл Шмитт. Всемирная гражданская война (Weltbürgerkrieg) марксизма и капитализма, когда каждый представитель иной идеологии переживается не просто как другой, но именно как враг, политический и военный, перестала быть внутригосударственным делом, так или иначе затронув всё население Земли. Эта всемирная гражданская война завершилась к концу 1980-х годов. Однако мы уже отмечали выше, что понятие «всемирная гражданская война» не вышло из употребления после этого. Оно нашло применение в связи с распространением волны религиозного терроризма. Такие авторы, как Джорджо Агамбен или Майкл Хардт и Антонио Негри используют его для описания ситуации, в которой мир оказался после терактов 11 сентября и начала войны против терроризма, когда суверенные государства столкнулись с не обладающим должной суверенностью[234]. Эта новая всемирная гражданская война стала возможной, по меткому заявлению Д. Плеша, «в мире, который глобализация сделала плотно сжатым и накрепко соединенным»[235].

И если гражданская война, тот самый гоббсовский Бегемот, характеризуется состоянием отсутствия в государстве порядка, который не может быть восстановлен, пока одна из соперничающих политических сил не возьмет верх, то и мировой порядок не может быть обеспечен, пока не будет сдержано разрушительное действие терроризма, иррациональное и апокалиптическое с точки зрения противостоящих ему сил. Иными словами, она может закончиться только гомогенизацией глобального политического порядка. До тех пор, пока не будет установлено это всеобщее политическое единство действующим останется глобальное чрезвычайное положение. Впрочем, завершение всемирной гражданской войны не означает прекращение насилия как такового. Руссо удивительно метко сформулировал ключевой принцип любого гомогенного порядка, который был идеалом для него самого: «…если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то… его силою принудят быть свободным»[236].

Но модель перехода от хаоса и анархии гражданской войны подвержена эрозии и на локальном уровне. Начиная с 1980-х годов риски рецидива гражданской войны крайне высоки. Объяснения тому могут быть самые разнообразные. Так, отмечается уменьшение числа конфликтов, которые завершаются военной победой – гораздо чаще они разрешаются мирным процессом[237]. Причиной также называют недостаточный уровень развития экономики[238] или промежуточное положение на пути от авторитаризма к демократии (авторитаризм может сдержать зарождающуюся гражданскую войну силой, демократия разрешить конфликт мирным путём[239]), а также слабые институты[240]. Все эти особенности социальной организации обществ, переживших гражданскую войну, делают раны, нанесённые конфликтом, особо болезненными, надолго остающимися в коллективной памяти, а потому легко воспроизводимыми. В результате гражданские войны могут начинаться и временно завершаться, чтобы вновь вспыхнуть в течение десятилетий, как это было в Мозамбике (1976–1992 гг.) или Анголе (1975–1991, 1992–1994, 1998–2002 гг.). Впрочем, Барбара Вальтер утверждает, что воспроизведению конфликта способствуют неблагоприятные жизненные условия, а не травмы прошлого сами по себе. В случае, когда отсутствует возможность мирного разрешения конфликтной ситуации, «граждане, качество жизни которых остаётся на критически низком уровне и которые практически не имеют доступа к центру принятия решений или совсем его лишены, должны с гораздо большей вероятностью вновь вербоваться в повстанческую организацию, чем те граждане, чьё благосостояние улучшилось, или чем те, кто имеет возможность участвовать в состязательном политическом процессе»[241]. Это в определённой степени поддерживает тезис Калдор о том, что вражда рождается и воспроизводится непосредственно в ходе конфликта.

Безусловно, список названных причин можно продолжать и все они могут проявлять себя в различных комбинациях или одномоментно. В таких условиях гражданская война перестаёт быть вооружённым столкновением за государственную власть, «горизонтальным конфликтом с вертикальными целями»[242], и перерождается в вооруженное столкновение за право применять насилие без явных государственнических амбиций и вертикальных целей. Политическим здесь оказывается само стремление участвовать в боевых действиях. Такая гражданская война в большей степени является предприятием, а не войной – по аналогии с тем определением, которое дала новым войнам Мэри Калдор: «…“новые войны” – это, как правило, обоюдные предприятия, а не борьба воль. Заинтересованность воюющих сторон в предприятии войны, а не в том, чтобы победить или проиграть, имеет как политические, так и экономические основания»[243].