Тем не менее следует отметить ряд особенностей, которые характеризуют скорее даже не сами гражданские войны как таковые, а контекст, который задаёт их интерпретацию и восприятие. Так, статистика ясно показывает, что ежегодно наибольшее число конфликтов, которые происходят в мире, – это конфликты внутригосударственные. При этом заметна тенденция к перерастанию внутригосударственных конфликтов в международные, т. е. они не прекращаются за явной победой той или иной стороны, но притягивают внимание и силы соседей или глобальных политических игроков. Внешние акторы берут на себя обязанности по пацификации конфликта, руководствуясь политическими целями (например, вести опосредованную борьбу с идеологическим противником) или экономическими мотивами (будь то военные поставки или контрабанда из зоны боевых действий). Это означает, что гражданские войны всё в большей степени становятся фактором, определяющим политическую обстановку в масштабах региона, в котором они ведутся, и зачастую заметно влияют на мировую политику. Иными словами, новые гражданские войны, как и новые войны вообще, глобализированы – и по составу участников, и по непосредственным и косвенным последствиям.
Здесь же стоит отметить ещё одно явление, связанное с глобализацией – а именно, «глобальную идентичность». В условиях, когда открытость границ и цифровые средства коммуникации позволяют получать поддержку не только за счёт жителей одного города, села или региона, но также и установить контакты с людьми из других стран, возможности распространения идей и рекрутинга значительно повышаются. Гражданская война, таким образом, превращается из столкновения локальных этносов, племён, социальных групп в глобальный конфликт[226]
.Во-вторых, увеличение продолжительности гражданских войн и рост их числа. Сами по себе эти тенденции прослеживаются, начиная с 1945 г., и не связаны с какими-то специфическими обстоятельствами периода, начавшегося после окончания холодной войны (хотя именно в 1990-е годы количество гражданских войн достигло наивысшей отметки, затем начался период спада, который к началу 2010-х годов вновь сменился ростом)[227]
. Но специфичным становится то, что, во-первых, внешнее вмешательство в гражданские войны, совершаемое в том числе и наиболее политически и экономически стабильными и развитыми в военном отношении государствами, не приводит к выходу государства, переживающего гражданскую войну, из кризиса и появлению там самодостаточного, стабильного правительства[228]. А во-вторых, распространение гражданских войн и распад государств в Северной Африке и на Ближнем Востоке происходит абсолютно неконтролируемо, что негативно сказывается на европейской и общемировой безопасности[229]. Проведение миротворческих операций в этом регионе чрезвычайно затруднено или даже невозможно, а попытки внешней политической реконструкции не привели к успеху, как это случилось в Ираке и Афганистане. Несмотря на то что в прошлом некоторые гражданские войны приводили к демократизации, значительная часть внутригосударственных конфликтов в африканских государствах или странах Ближнего Востока либо не смогли совершить демократический транзит, либо указанные политические процессы не позволили добиться мира[230]. В результате гражданские войны вспыхивают или повторяются там всё чаще и чаще.В-третьих, и возможно это самое важное, начиная с XVII в. в политической мысли довольно устойчивы были позиции метафоры борьбы государственной власти и гражданской войны, олицетворением которых с подачи Гоббса стали библейские чудовища Левиафан и Бегемот[231]
. Соответственно, гражданская война (и революция) понималась как деятельность, направленная на исправление политического порядка, переучреждение государственной власти и утверждение нового общественного договора. Она могла обновить государство или привести к созданию нового или даже нескольких новых. Затем внутригосударственная гражданская война должна была быть усмирена партией, получавшей право распоряжаться государственным суверенитетом[232]. Современные гражданские войны не соответствуют этой модели, причём сразу в двух отношениях.