Война в XXI веке

Тем не менее многие исследователи ставят под сомнение целесообразность применения понятия «новый терроризм»[214]. Основные аргументы в этом случае сводятся к тому, что религиозные мотивы можно обнаружить и в действиях террористических групп прошлого (разница между религиозным обоснованием терроризма и идеологией в принципе невелика), и что нередко действия террористов предыдущих волн также были направлены против случайных жертв[215]. Кроме того, высказываются опасения, что принятие парадигмы нового терроризма опасно, поскольку создаёт алармистские настроения, позволяющие сделать принятие решения о войне или введении чрезвычайного положения более лёгким и менее демократическим – просто прикрываясь невиданной опасностью, с которой пришлось столкнуться тому или иному государству[216]. Во многом дискуссия о новом терроризме напоминает полемику вокруг обсуждения теории новых войн. Хотя в данном случае существенное отличие состоит в том, что споры о разных видах терроризма осложняются отсутствием консенсуса относительно самого понятия «терроризм» – проблема, о которой было сказано выше. Если основной вывод теории новых войн состоит в том, что констелляция свойств и характеристик (возможно, уже встречавшихся ранее) заставляет говорить о появлении определённого типа войны, который в данный момент становится доминирующим, то сторонники концепции нового терроризма настаивают на том, что мы сталкиваемся с абсолютно новым феноменом, не существовавшим ранее. В главах 3 и 4 мы ещё вернёмся к обсуждению терроризма в связи с этическими вызовами, которые связанны с террористической деятельностью и борьбой с терроризмом.

Гибридная война

Понятие гибридной войны (hybrid warfare) довольно популярно, оно часто используется в средствах массовой информации, хотя, возможно, смысл его не вполне ясен. Однако интенсивное употребление термина в медийной среде не свидетельствует об однозначности его трактовки. Множество вариантов определений, которые дают военные эксперты и теоретики, лишь усугубляет ситуацию.

Гибридность (от лат. hybrida – помесь), зафиксированная в понятии гибридной войны, указывает на применение в ходе одного конфликта различных по своему типу средств и сил ведения борьбы. Война, таким образом, становится отличной от своего традиционного образа. Как правило, при описании феномена гибридности войны отмечается её мультимодальный характер, т. е. одновременное использование конвенциональных и неконвенциональных средств, симметричных и асимметричных тактик, регулярных и иррегулярных сил, применение кибероружия, информационных и дипломатических атак, вмешательство во внутреннюю политику, поддержку сепаратистских движений, криминальных и террористических группировок на территории противника, содействие развитию революционных процессов, попытки произвести смену режима. Таким образом, адаптируются различные методы и технологии управления конфликтом, которые ранее, возможно, не сочетались между собой или даже не рассматривались в качестве военных средств. Гибридная война может быть одновременно и сетевой, и информационной, и экономической. Военное вторжение при помощи армейских подразделений оказывается в таком случае далеко не главным методом борьбы. Более того, открытые боевые действия могут вообще не применяться, а война не объявляться. Основным стратегическим преимуществом в таком случае оказывается официальное непризнание государством, ведущим гибридные боевые действия, своего участия в войне, что позволяет избежать обвинений в агрессии и уйти из-под возможного внешнего давления, направленного на восстановление мира.

Термин «гибридная война» появился сравнительно недавно. Считается, что впервые его применили Джеймс Мэттис, на тот момент генерал-лейтенант Корпуса морской пехоты, впоследствии – министр обороны США, и Фрэнк Хоффман, отставной подполковник резерва Корпуса морской пехоты США, в статье «Будущие войны: появление гибридных войн»[217]. Хоффман впоследствии активно публиковался по теме гибридных войн[218]и дал следующее определение или, скорее, описание термина: