Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Ирландия была не просто одной из частей империи. Она входила в Союз Великобритании и Ирландии; депутаты от Ирландии заседали в самом имперском парламенте. Тем не менее вне зависимости от конституционных тонкостей и различий практическая сторона войны с ИРА означала, что отмежеваться или дистанцироваться от военизированного насилия было не так просто, как полагает Грегори. ИРА имела роты и батальоны в Англии, Шотландии и Уэльсе. Поджоги в Ливерпуле, стрельба, планы покушения на британских министров, убийство самого сэра Генри Уилсона в июне 1922 года — все это заставляло принимать происходящее несколько ближе к сердцу по сравнению с какой-нибудь далекой колониальной войной. Заграждения, возведенные вокруг Даунинг-стрит, и полисмены, неотлучно следовавшие за Ллойд Джорджем и его министрами еще и в 1922 году, служили признаком того, что на этот раз линия фронта проходила совсем рядом^{807}. Лейтенант-коммандер Кенворти поднимал и неудобный вопрос о том, что случится с участниками британских военизированных формирований после возвращения домой:

…если им позволено расстреливать людей на месте по подозрению в их принадлежности к Шинн фейну или причастности к убийствам, то что они завтра будут делать в Англии? <…> Думая, что сумеем остановиться на другой стороне пролива Святого Георга, мы проявляем оптимизм, совершенно не оправданный с точки зрения истории^{808}.

От Ирландии и военизированного насилия было не так-то просто отделаться. Более того, идея вооруженного подавления профсоюзных волнений в Великобритании являлась прямым следствием перенапряжения сил в Ирландии и других местах^{809}. Собственно, планы по обороне столицы во время ирландской войны были вновь извлечены из-под спуда с началом всеобщей забастовки^{810}. Британцы, в отличие от французов, в 1926 году были готовы наделить отечественные военизированные формирования — Специальную полицию и Гражданский полицейский резерв — полицейскими функциями^{811}. Но и тогда генерал-майор лорд Рутвен, осуществлявший общее командование в Лондоне, улавливал отголоски ирландских событий 1920–1921 годов: к этим полицейским частям «несомненно, относились как к очередной разновидности штрейкбрехеров и “Черно-коричневых”…»^{812}. 

Наследие

Наследие британского военизированного насилия в Ирландии имеет долгую историю. «Черно-коричневые» с легкостью вошли в пантеон ирландских бедствий наряду с Кромвелем, голодом и разорительной арендной платой. В 1972 году британский министр по делам Северной Ирландии лорд Уиндлшэм затребовал доклад о «Черно-коричневых», задаваясь вопросом о том, «дают ли они нам уроки, которые могут пригодиться в текущий момент». Согласно выводу, сделанному автором доклада, «любая британская структура, вынужденная вмешиваться в ирландские дела, наверняка будет обвинена в том, что ведет себя подобно “Черно-коричневым”»^{813}. Число ссылок на этот термин и его упоминаний в одном лишь парламенте после 1972 года свидетельствует о том, что предсказания чиновника, к сожалению, оказались верными. Наследием «Черно-коричневых» в более непосредственном смысле являлись события в Палестине и служба многих бывших «Черно-коричневых» в рядах здешней жандармерии. Некоторые из них признавались, что Ирландия изменила их и что во время службы в Палестине они просто «закрывали на всё глаза», стреляли первыми, а затем не задавали никаких вопросов^{814}. Воспоминания Дугласа Даффа о Палестине намного более брутальны, чем всё, что он испытал или ожидал увидеть в Ирландии^{815}. В 1931 году он был фактически отправлен в отставку. Однако во многих отношениях Палестина представляла собой новую проблему, совершенно иную и намного более далекую по сравнению с Ирландией. Выражение «Черно-коричневые» оставались бранным и оскорбительным много времени спустя после палестинских событий. Его можно было услышать во время парламентских дебатов по Кипру, Кении, Малайе и во всех тех частях света, где британская политика и британские действия производили впечатление неуклюжих, неэффективных или в чем-то неверных. Оно оставалось символом беспорядка и неповиновения, состояния ума, военизированного насилия как такового, не связанного конкретно с той или иной организацией.