Война волка

Настал мой черед покрыться испариной. Теперь я и сам видел пленников: на этих четверых из одежды остались только рубахи, руки у них были связаны, а везли их перекинутыми через лошадиный круп, подобно мешкам с мукой.

– Люди моего сына, – тихо проговорил я.

– Скорее всего.

К этому времени на далеком холме скопилось уже почти три сотни воинов, и Скёлль поднял свой штандарт – флаг с оскаленной волчьей пастью. Я хорошо видел самого ярла, белый плащ которого был приметен в свете утреннего солнца. Он выжидал, зная, что мы наблюдаем за ним, и не обращал внимания на толпу беглецов из деревни, которая почти вся уже добралась до стен. Скёлль явно бахвалился. Он пришел не захватывать крепость, а показать, как мало нас боится.

Стронувшись с места, ярл двигался медленно. Линия его всадников неторопливо спускалась с холма, прокладывая путь между обрамляющими гавань домами. Я ожидал, что норманны спешатся и начнут грабить брошенную деревню, но вместо этого они все последовали за Скёллем на перешеек. Пленники ехали с ними.

– Можешь разглядеть, кто они? – спросил я у Финана.

– Пока нет.

Воины остановились в самом узком месте перешейка. Скёлль сошел с коня и, передав шлем кому-то из своих людей, в сопровождении одного только спутника зашагал к Воротам Черепов. Он остановился в нескольких шагах от них, обнажил свой большой меч, Грайфанг, вонзил его в песок и широко раскинул руки, показывая, что пришел говорить, а не сражаться. Скёлль сделал еще несколько шагов, потом остановился и стал ждать. Его спутником был колдун.

Прежде я видел Снорри только издалека, теперь же смог хорошо рассмотреть его, и он выглядел куда более пугающим, нежели Скёлль. Ростом с ярла, но в отличие от плотного Скёлля тощий как призрак. Его серый с белыми полосами плащ обнимал худые плечи будто саван. Пустые глазницы казались красными шрамами на костлявом лице, обрамленном длинной гривой белых волос, спускавшейся ниже столь же седой, заплетенной в три косицы бороды. Поводырем при слепце служила белая собачонка. Поводок Снорри держал в правой руке, а в левой у него был волчий череп. Я коснулся молота и заметил, как Финан сжимает крест.

У христиан есть священники, которых мне нравится обзывать колдунами, потому что это бесит их, но христиане колдовство осуждают. Они верят, будто их пригвожденный бог умел ходить по воде, исцелять больных, изгонять бесов из одержимых, но утверждают, что эти подвиги не имеют ничего общего с магией. Они плюют на тех, кто убежден, что мир невозможно объяснить, и есть мужчины и женщины, коим дарована способность понимать непознаваемое. Эти последние – колдуны и колдуньи, которых мы в равной степени почитаем и боимся. Это не священники, ибо наша религия не нуждается в жрецах или жрицах, чтобы указывать, как нужно себя вести, но нам есть дело до воли богов, а некоторые люди наделены бо́льшим даром распознавать ее, чем другие. Наши колдуны часто бывают слепы, как тот человек у Ворот Черепов, потому что слепцы лучше видят в мире теней, где обитают беспокойные духи. Равн, отец Рагнара Бесстрашного, был незрячим чародеем, хотя предпочитал именовать себя скальдом – у нас таких называют бардами или слагателями, то есть теми, кто сочиняет стихи. «Я скальд, – объяснил мне Равн при первой нашей встрече, – сплетатель грез, человек, умеющий рассказать о мечте, кто облекает в блеск ничто и ослепляет тебя этим блеском». Он рассмеялся собственной нескромности, однако и правда он был кем-то гораздо большим, чем сочинителем песен. С младых ногтей я понял: Равн Скальд, пусть и слепой, способен видеть то, что нам, зрячим, недоступно. Он мог заглянуть в мир духов, распознать правду в снах и прочитать будущее по дыму.

А теперь вселяющий страх колдун Скёлля стоял у моих ворот.

Двое ждали. Мне потребовалось какое-то время, чтобы сойти с верхней стены, пройти через Внутренние ворота, а потом через Ворота Черепов. Скёлль взял с собой только одного спутника, вот и я захватил лишь Финана, который, пока мы проходили через ворота и шли к поджидающей нас паре, держался за крест и шептал молитвы. Колдун отпустил поводок, и белый песик просто уселся спокойно у его ног, а сам чародей сжал волчий череп обеими руками и забормотал себе под нос. Финану, как христианину, не полагалось верить в силу колдуна, но мой друг дураком не был. Подобно большинству христиан, он понимал, что в тени кроются некие силы, и опасался их. Я тоже боялся.

– Утред Беббанбургский! – поприветствовал меня Скёлль.

– Скёлль Нифльхеймский, – отозвался я.

На это оскорбление он рассмеялся.

– Это Снорри Варгсон, – представил он бормочущего чародея. – Любимец Фенрира.

Меня подмывало коснуться висящего на шее молота, но я удержался. Фенрир – это исполинский волк, сын йотуна, прикованный и опутанный цепями, потому что боги его боятся. В последние дни, когда хаос поглотит мир, Фенрир освободится. От резни, которую он устроит, небеса засочатся кровью. Но до тех пор ему остается только выть в своих путах, и Снорри, словно прочитав мои мысли, запрокинул голову и завыл. Собачка не пошевелилась.