Война за самоцветы

— И в самом деле, нечему, господин мой Харданг, — произнес он, — ибо к его еде было подмешано снотворное зелье.

Харданг воскликнул в гневе:

— Неужто стоит утомлять нас пересказом сонных видений слабоумного старика?

— Я говорю не о сновидениях, — ответствовал Мантор. — У меня есть свидетель. Но поскольку, вопреки обычаю, слова мои оспаривают, пока речь моя не кончена, я отвечу сразу. Я забрал из темницы еду, которую отведал Хурин. Перед свидетелями я дал ее псу, и тот до сих пор не очнулся от мертвого сна. Может статься, не сам халад Брэтиля умыслил подобное, а тот, кто желал ему угодить. Но разве есть здесь законная цель? Удержать от насилия человека — уже в оковах и заключенного в темницу? То злой умысел, народ Брэтиля, и я прошу собрание исправить это!

[стр. 289]

Тут по вечевой стогне прокатились волнение и ропот; а когда поднялся Авранк и призвал к тишине, шум только усилился. Наконец, когда собрание слегка приутихло, заговорил Мантор:

— Продолжать ли мне, ибо у меня еще есть, что сказать?

— Продолжай! — отвечал Авранк. — Но укороти свое суесловие. И

должен предупредить всех вас, господа мои, что этому человеку надо внимать с осторожностью. На его добросовестность полагаться нельзя: они с подсудимым — близкая родня.

То были неумные слова, ибо Мантор немедленно ответил так: — Это и впрямь так. Матерью Хурина была Харэт, дочь Халмира, некогда халада Брэтиля, а Хириль, ее сестра, была матерью моей матери. Но это родословие не доказывает, что я лжец. Более того, если Хурин Дорломинский приходится мне родней, то он родич и всему Дому Халэт. Да, и всему нашему народу. Но с ним обращаются как с изгоем-разбойником, дикарем, лишенным чести!

Продолжим же с главным обвинением, которое, по словам обвинителя, может караться смертной казнью. Вы видите перед собой пробитую голову, которая, однако, вроде бы прочно держится на плечах и не утратила речи. Рану ей нанесли, бросив небольшой деревянный столец. Злодеяние, скажете вы, и, что намного хуже, совершенное, когда халад Брэтиля восседал на своем троне.

Но господа мои, к злым делам человека можно вынудить. Поставьте себя мысленно на место Харданга, сына Хундада. Вот перед вам предстает Хурин, владыка Дорломина, ваш родич: он глава великого Дома, муж, чьи деяния воспеты эльфами и людьми. Но ныне он стар, лишился своей вотчины, отягощен скорбью и истомлен скитаниями. Он желает увидеться с вами. А вы непринужденно восседаете на троне. Не поднимаетесь. Не заговариваете с ним.

Лишь меряете его взглядом с головы до пят, пока он стоит; потом он опускается на пол. Тогда, преисполнены жалости и вежества, вы велите вынести столец старому невеже.

О стыд и срам! Тот запускает вам стольцом в голову. Но я бы сказал, стыд и срам вам, обесчестившим свой престол, свой чертог, весь народ Брэтиля!

Господа мои, скажу начистоту: было бы лучше, если бы владыка Хурин вооружился терпением, изумительным терпением. И почему он не стал дожидаться новых обид, которые ему пришлось бы сносить? Однако я, стоя в том чертоге и будучи всему свидетелем, дивился, и по-прежнему дивлюсь, и прошу вас сказать мне: как вам нравится подобное поведение человека, которого мы сделали халадом Брэтиля?

[стр. 290]

В ответ на этот вопрос поднялся громкий шум, но, когда Мантор воздел руку, все внезапно стихло. Однако под прикрытием шума Харданг подошел к Авранку переговорить с ним, и в наступившем молчании их голоса прозвучали слишком громко, так что Мантор и другие тоже услышали, как Харданг говорит «Лучше бы я дал тебе выстрелить!»50, а Авранк отвечает «Еще успеется».

И Мантор продолжал:

— Я услышал ответ на свой вопрос. И вижу, что такое поведение вам не по душе. Так как бы вы поступили с человеком, швырнувшим столец? Связали, надели веревку на шею, заперли в пещере, заковали в цепи, подмешали снотворного ему в пищу, а под конец вытащили сюда просить для него казни?

Или освободили бы? Или, быть может, просили у него прощения или велели так поступить халаду?

Тут поднялся шум еще громче, чем прежде, люди встали с дерновых скамей, бряцая оружием с криками «Освободить! Освободить! Свободу ему!».

Слышалось много и других голосов, что кричали «Долой халада! В пещеры его!»

Многие из мужей почтенных лет, восседавших на нижней скамье, бросились к Хурину и преклонили колена, моля о прощении; один дал Хурину посох, а другой накинул ему на плечи красивый плащ и надел на него великолепный серебряный пояс.

И Хурин, в этом одеянии и с посохом в руке, подошел к камню [дописано: Ангбору], встал на нем лицом к собранию не как проситель, но как король и возгласил громким голосом:

— Благодарю вас, господа Брэтиля, собравшиеся здесь: вы спасли меня от бесчестья. Значит, не оставила справедливость этой земли, пусть, задремав, не сразу пробудилась она. Но теперь хочу я выдвинуть собственное обвинение.