Воины

— Сколько человек умрут, прежде чем ты убьешь для нас, Инженер? Сколько должно умереть? Десять? Сто? Назови свою цену, Инженер. Когда закончится «никогда»?

Батист оставался неколебим. Головы летели с плеч.

— Наверно, стоит внести немного усовершенствований, — тоном доброжелателя произнес Исмаил. — Такой принципиальный человек не должен работать без зрителей.

И он приказал насадить головы на шесты, а шесты воткнуть в кладку зданий, над которыми трудился Батист. Шесть человек. Потом восемь. Потом десять. Инженер чувствовал устремленные на него взгляды, пока вороны не выклевали мертвые глаза. В промежутках между смертями господин брал его на прогулку к другим зданиям — всегда преисполненный детского энтузиазма, всегда хвастающийся, задающий вопросы, обсуждающий оперение птиц в садах — а затем внезапно, в приступе своенравия, убивающий снова.

Батист отчаянно цеплялся за убеждение, что он поступает правильно, но чем больше человек умирало в ходе ужасной игры Исмаила, тем отчетливее инженер понимал, что должен остановить это, должен предотвратить хотя бы некоторые из бессмысленных смертей. Ведь лучше пускай умрет один, чем трое, правда? Конечно, это несправедливо, но как добиться справедливости? Батист просто не знал, как бороться с таким умным, кровожадным и безумным человеком. Священник торжественно заверил его, что самоубийство — это дурно и убийство — дурно. Вся кровь — на руках Исмаила.

— Обрети радость в своих страданиях, — сказал он, — ибо такова воля Господа.

Смертей становилось все больше, как и ночных кошмаров, и в конце концов Батист не выдержал. Хорошо, он это сделает. Султан объявит о своей победе, и все закончится.

Это был абиссинец, который отлынивал от работы и заслужил смерть, высокий и тощий раб с непринужденной улыбкой, что осталась на лице даже после того, как его голова слетела с плеч. Батист остался стоять с окровавленным мечом в руках, с вздымающейся грудью, но спокойным лицом, остро ощущая испытующий взгляд султана и твердо решив не давать тому возможности потешиться, заглядывая ему в душу, не выказывать отвращения, которое наверняка побудит Исмаила приказать ему снова кого-то убить.

Вслед за веселым смехом султана последовал приказ позвать писца и принести свиток. Придворные, бокхакса и горожане наводнили двор, внимательно следя, как писец разворачивает свиток.

— «Инженер нанесет смертельный удар лишь после того, как умрет восемнадцать человек», — прочитал писец. — Так здесь написано.

— Увы, по нашим подсчетам было девятнадцать, — произнес Исмаил. — Жаль, однако кому-то повезло, пожалуй. Будь их семнадцать — еще одному пришлось бы умереть. Возможно, следующее откровение будет более точным.

Он взглянул на Батиста.

— Хотя мы видели это в свитке, ты упал в наших глазах, Инженер, — заявил султан. — Будь твои убеждения истинны, умерла бы тысяча человек. Тысяча тысяч. Неужто тебя так легко заставить изменить свои взгляды?

И султан расхохотался и вернулся во дворец, и свиток вернули в нишу. Батист отошел к стене, где рабы облегчались. Ему было очень плохо.

«Так здесь написано». И он это сделал. Что это было — чистой воды везение, догадка? Или его действительно настолько легко разгадать? Виновен ли он в смерти этих людей? Может, если бы он был менее упрямым, дюжина человек и сейчас оставалась бы в живых? Или ему следовало хранить твердость любой ценой?

Кошмары продолжали преследовать его. Они жгли сильнее, подожженные улыбкой абиссинца. Батист проснулся с криком; какой-то узник удерживал его.

— Все кончилось, — говорил он. — Он добился от вас того, что хотел, Инженер. Все кончилось.

Но ничего не кончилось. Все только начиналось. Атиньи был прав. «Он играет с людьми».

Последовали новые смерти, три за неделю, потом ни одной за две недели, потом еще три. При каждом новом испытании Батист ничего не мог с собой поделать: он искал прибежища в безмолвном, безнадежном отказе. Каждый раз вместо одного человека умирало трое. Мулай Исмаил, казалось, черпал силы в этом столкновении воли и в самом акте убийства. Он испытывал новое оружие: немецкий боевой молот, или турецкий серповидный клинок с крюком, или шотландское копье, способное пронзить трех человек одним ударом. Султана словно бы искренне зачаровывал эффект, который производила на Батиста каждая смерть, и он изобретал для француза новые мучения, медленные, бесконечные, с тысячей вариаций.

— Почему вы так поступаете со мной, ваше величество? — спросил однажды Батист, когда они прогуливались по фруктовому саду. — Моя смерть ничего не значит. Отчего бы вам не проявить сострадание пророка и не отпустить меня к моему Богу?

Мулай Исмаил укусил абрикос; сок потек по подбородку и бороде султана.