Воины Хаоса наводят порядок. Книга 1

Костик ждал до последнего, затем порылся в вещмешке и достал мятую брошюру, отпечатанную военным издательством Сизии. Открыв заложенную страницу, он зачитал особо поразивший его раздел:

— «При штурме крепости категорически запрещается… приходить в нелепой, смешной или пачкающей соратников одежде; поджимать ноги, принимая участие в совместном несении тарана; кататься на осадных башнях без цели осуществления штурма; обмазываться кипящей смолой по собственному умыслу; распространять панику, в горящем виде бегая со страшными криками; загромождать проходы своими и вражескими телами; засовывать посторонние предметы в бойницы (если это не вражеские бойницы). Требуется выломать, или раскрыть и зафиксировать встреченные на пути ворота и двери, опустить подъёмные мосты и поднять подъёмные решётки (не путать!), поднять свои флаги и опустить вражеские (выучить гербы и цвета!), и по возможности оставаться в невредимом виде для обеспечения минимализации затрат на лечение и похороны личного состава».

— Сразу ясно, что эти инструкции написаны кровью, — отметил Батлер.

— Но давайте договоримся! — потребовал Кэррот. — Если нам когда-нибудь предстоит штурмовать крепость, мы всё сделаем по-другому. По-своему!

Говорили о разном. Констанс и Наумбия шептались о чародействе. Батлер развёрнуто излагал обиды на жизнь. Кэррот живописал грандиозные планы. Фириэль расспрашивала о настоящем. Гудж молчал; отсветы пламени играли на грубом лице. Казалось, он думает о возвышенном, но олг попросту наслаждался моментом.

Днём шли быстро. Рельеф поднимался, бугрился увалами. Лиственные леса понемногу сменились сосновыми. На полянах стояли гигантские муравейники. Подойдя к одному из них, Броки случайно увидел торчащую оттуда скелетированную пару ног в лохмотьях полосатых носков. Больше он к муравейникам не подходил.

— А я, кажется, понял, почему Фириэль так разговаривает, — отметил на привале Констанс. — Прошлый раз она вела активную жизнь в Сизии аж полвека назад, при короле Кругомысле, что правил с 248 года по 234-й.

— А не с 234 по 248-й? — удивилась Наумбия.

— В том-то и дело, при нём королевство только назад откатилось! Как мы знаем, прогресс дважды подвёл человечество: технический привёл к Гигаклазму, а магический спровоцировал Затемнение. Ничего хорошего от движения вперёд не ждали, и поэтому Кругомысл принял курс на архаизацию, ретроградство и обскурантизм. В оборот вернулась древняя лексика, и с тех пор многие невозбранно говорят не «отвянь», а «изыди», не «прикол», а «потеха»… Но с годами язык выровнялся, перемешался, часть архаизмов ушла, а вот Фириэль их по-прежнему использует.

— Верно, реку по-старинному, — согласилась эльфийка. — А кто ныне правит… как её… Сизией?

— Да, я тоже забыл, как зовут вашего короля, — проворчал Батлер.

— Ты на людях такое не ляпни, — ухмыльнулся Олясин. — Закон о хуле на государя никто не отменял.

— Да как можно хулить, не зная даже его имени?

— Не знать здравствующего короля Сизии — уже крамола, — погрозил пальцем Костик. — А зовут его Даромир Второй, так и запомните.

— Погоди, второй? — искренне удивился Кёрт. — То есть был ещё первый?..

Эльфийка остановила их на привольной поляне, затерянной в гуще варгольских лесов. Показала рукой на раскрывшиеся среди полевых трав ярко-жёлтые цветы с крупными пятнистыми лепестками.

— Сарана, — сказала она, призадумавшись. — Или даже саранка…

— Эти лилии? — уточнил Констанс.

— Саранками именовали. До конца света.

— Ты девчонкой тогда была, Фириэль?

Охотница подняла взор на Констанса.

— Фириэль? Что за имя… была! — посмотрела на свои руки, руки молодой женщины, покрытые трёхвековой сеткой шрамов. — Девчонкой… Давно.

— А ты помнишь, как пережила Гигаклазм? — спросил Кэррот.

Она повернулась к нему с печальной улыбкой:

— А ты встретил её, как хотел? Вы добрались до Лангемании? Или умерли? — Олясин аж рот приоткрыл, но эльфийка сморгнула: — Прости, сызнова путаюсь… Как пережила Гигаклазм? Умирать не стремилась, и всё.

Остальные вздохнули. Приступы дереализации Фириэли заставали врасплох. Было неясно, чего от неё ожидать.

Гудж склонился понюхать цветок. Запах сладкий и странный.

— О, саранка! Эти жёлтые лилии… у них вкусные луковицы, — указав на цветы, беззаботно присовокупила эльфийка.

Целый день потом они хрумкали луковицы саранки. Так шагалось бодрее. Только Батлер ворчал, топая позади:

— Никого не смущает, что особа, не помнящая, как её зовут, указывает дорогу?

— Ведаю много дорог, — рассмеялась Фириэль, оборачиваясь на ходу. Бросалась в глаза отточенная десятилетиями лёгкость её движений. — Только не помню, какая где!

* * *

Марья Сюрр сдерживала улыбку, воображая их сумасбродные диалоги. Но Олясин отвлёкся. Его звали с улицы — громко и требовательно.

— Вот ведь гады! — выругался он. — Прознали…

— Кто тебя отыскал? Что-то личное? — приподняла бровь журналистка.

— Старое дело, — нахмурился Кёрт. — Подожди, разберусь.

Он достал из буфета небольшой арбалет (Марья узнала милицейский шнеппер), взвёл и вышел на улицу. Отодвинув пыльную штору, журналистка прильнула к окну.