Читаем Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне полностью

Танков шло на нас много: все поле перед нами было усеяно этими черными черепахами. Откуда-то со стороны начали бить наши пушки. В одно мгновенье загорелись три или четыре танка, а остальные поднажали и пошли еще быстрее к нашим траншеям. Постепенно начала показываться немецкая пехота. А немецкая пехота, известно, без танков никуда. Побей у них машины, так они, как зайцы, разбегутся. Поэтому мы знали, что в бою главное — танки остановить, а пехота без них вперед не попрет. Но побить танки уж не такое легкое дело: тут надо бить наверняка, за промах можно жизнью своей заплатить.

Подошли к нам танки на близкую дистанцию, тут мы открыли огонь. Сержант Кузьменко был рядом со мной. Он уже успел выпалить по одному танку около десяти раз, а громадный танк, ковыряя землю, шел вперед. Ну, думаю, хоть ты, Кузьменко, и метко бьешь, а твои стрелы по танку что слону дробина. Но я ошибся на этот раз. Смотрю, танк, как слепой, заюлил на месте, рычит, как зверь подбитый, а дальше идти не может. Как увидел я, что Кузьменко подбил одного, так на сердце легче стало: не останови такую махину перед окопами, так он от нас бы мокрое место оставил. Недолго пришлось фрицу крутиться, батарейцы его в момент укокошили.

Пока мы расправлялись с этим громилой, в это время подошли к нам другие танки и давай они в упор бить по нас. Смотрю, сержант опустил ружье и повалился в окоп. Подбежал я к нему, а он лежит без головы, голова-то в стороне валяется.

Мешкать нельзя. Беру ружье и тоже заместо него давай бить. Танки с диким ревом моторов и с оглушающим лязгом гусениц подошли вплотную. Полетели на фрицев гранаты, бутылки. Черная стена взрывов поднялась над окопами. Немного в стороне от нашего отделения успел уже переползти один танк и почему-то, ерзая на одном месте, вперед не пошел. Взводный послал Гошу Бочко, чтобы гранатами и бутылками уничтожить танк. Бочко, не медля ни одной секунды, кинулся к танку. Через минуту танк скрылся в темно-сером дыме, а Бочко почему-то не вернулся: то ли погиб, то ли его ранило.

Пока мы вели бой с танками, в это время успела подойти к нашим окопам немецкая пехота. Тут дали себе волю наши пулеметчики. Фрицы полупьяные, нахальные, лезли к траншеям между своими танками, заливая нас ливнем пуль. Сдержать натиск было трудно. Многие уже вышли из строя, но надо было держаться; такой был приказ. И мы держались, обливаясь кровью и потом. Командир взвода Мельников был уже давно в крови. На щеке его зияла рана, запекшаяся кругом кровью, на левой руке было оторвано два пальца, но он крепился, продолжая командовать.

Силы наши были неравны, немцы любой ценой хотели прорваться и выйти в тыл к нашим войскам. Бой уже тянулся долго, и казалось, ему не будет конца. Но мы твердо решили, что немцы могут пройти через наш рубеж только через наши трупы. Перед нашими позициями горело больше десяти танков, а немцев, разорванных в клочья, — не было счета.

Мы не заметили даже, как в горячем бою подошла к нам подмога. Взводный, шевеля губами, подошел к нам и сказал:

— Артиллеристы, истребители танков подошли!

Я промолчал, другие тоже ничего не сказали, но мы знали: раз пришли истребители-артиллеристы, значит, немцам капут! Слава об истребителях уже гремела давно. И действительно, истребители открыли такой огонь, что немцы начали шарахаться со своими танками из стороны в сторону и вскоре, оставив кладбище машин и трупов поспешили уйти.

22. Борьба с „тиграми“

Это было седьмого июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Немцы начали нас бомбить с раннего утра. Не успевала одна партия самолетов уходить с поля, как появлялась другая, за ней третья, четвертая. Над головой без умолка вились бомбардировщики и истребители.

Воздушные бои не затихали ни на одну минуту. Разрывы бомб, снарядов, мин, свист пуль — все это сливалось в общий грохот боя. Сидишь в окопе, смотришь вперед и не знаешь, откуда на тебя придет смерть. То ли с воздуха грохнет бомба, то ли снаряд угодит в окоп, то ли болванка разделит тебя на две половины. Но так приходилось думать только тогда, когда автомат твой не может достать ни самолета, ни пушки, которые бьют по тебе. Как только начинаешь видеть перед собой врага, мысли куда-то улетучиваются, а в голове остается только одна думка — как врага положить.

В воздухе еще кружились и бились самолеты, около окопов рвались несметные снаряды, а на нас пошли танки. Такие громадные, что мы в жизни не видели, а только на картинках смотрели. Говорили нам до боев, что есть у немцев какие-то танки и зовут их «тиграми»… И вот один, другой, а за ним еще несколько идут, сотрясая землю, прямо на нас. Пушки на них длинные, торчат далеко впереди самого корпуса. Забили наши батарейцы по зверю, забили крепко, а «тигры» заныряли по воронкам и все ближе подходят к нашим траншеям: из автомата стрелять бесполезно, расстояние было большое. Да если и попадешь прямо в него, то такой махине пуля что слону дробинка.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
5 любимых женщин Высоцкого. Иза Жукова, Людмила Абрамова, Марина Влади, Татьяна Иваненко, Оксана Афанасьева
5 любимых женщин Высоцкого. Иза Жукова, Людмила Абрамова, Марина Влади, Татьяна Иваненко, Оксана Афанасьева

«Идеал женщины?» – «Секрет…» Так ответил Владимир Высоцкий на один из вопросов знаменитой анкеты, распространенной среди актеров Театра на Таганке в июне 1970 года. Болгарский журналист Любен Георгиев однажды попытался спровоцировать Высоцкого: «Вы ненавидите женщин, да?..» На что получил ответ: «Ну что вы, Бог с вами! Я очень люблю женщин… Я люблю целую половину человечества». Не тая обиды на бывшего мужа, его первая жена Иза признавала: «Я… убеждена, что Володя не может некрасиво ухаживать. Мне кажется, он любил всех женщин». Юрий Петрович Любимов отмечал, что Высоцкий «рано стал мужчиной, который все понимает…»Предлагаемая книга не претендует на повторение легендарного «донжуанского списка» Пушкина. Скорее, это попытка хроники и анализа взаимоотношений Владимира Семеновича с той самой «целой половиной человечества», попытка крайне осторожно и деликатно подобраться к разгадке того самого таинственного «секрета» Высоцкого, на который он намекнул в анкете.

Юрий Михайлович Сушко

Биографии и Мемуары / Документальное