Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне

А тут сын мой Ванек из плена с тяжелой раной бежал. Явился домой. Мешкать не приходится: пошел и поступил к гадам на службу. Это чтобы втереться к ним. Ему дали трактор, стал ездить за продовольствием. Раз ехал да по дороге от партизан взрывчатку и взял! Все будто хорошо, да не придумаем, как в подпол ее положить. Говорю сыну: придется картошку копать. Накопали первые четыре ведра, несем в руках в избу. А мой постоялец как заорет: «Ты что, матка, куда прешься?» Ну, я тоже на него как закричу: «В подпол, вот куда! Зима придет, небось немецкая армия есть попросит!» — «А-а, — говорит, — гут, гут, матка, неси!» Носим… На дно ведра взрывчатку, сверху — картошку. Пошло дело, к вечеру управились. Стали ждать подходящего случая.

И вдруг арестовали командира отряда Попова. Нашелся подлец, выдал его. Я так подбилась к немцам, чтоб меня спросили про него. Вот они и спрашивают, кто он, правда ль, партизанский командир? Я говорю: «Что вы, ну, какой он командир?» И назвала другую фамилию, будто из дальней деревни. Пока они выясняли, вечер наступил, а там и сбежал Владимир-то Иванович, прямо из-под виселицы.

Тут арестовали сына и за мной пришли. Явился полицай, приставил наган к лицу, допытывается: «Где Попов?» — «А твоя мать знает, — говорю, — где тебя, собаку, носит?» Он мне в зубы кулаком! Потом хвать за руку и — к стене. Поднимает пистолет. Бах! Бах! Щепки от стенки мне в лицо. Убьет, думаю, гад этакий! Кричу: «Что ж ты, сволочь, делаешь? Ведь русский же!»

Повел меня на улицу, к оврагу. Иду, прощаюсь с белым светом. В ту пору покойника несли. Народу собралось. Смотрят: «Куда тебя, Дмитриевна, никак на расстрел?» Видят, что не шутит он, мучитель-то. Тогда кто-то как закричит: «Партизаны! Партизаны едут!» А по большаку на самом деле немцы ехали. Где тут ему разбираться: он тут испугался да деру дал не хуже зайца! А я по кустам, по кустам да в лес!

14. Девчонки все молоденькие

Были у нас, приходили к нам немцы-то. Но стояли они у нас мало, недолго. Наша деревня Ананьино далече от большака была, ну и — понятно дело — боялись немцы к нам часто наведываться.

Бывали они у нас где-то в сентябре — декабре. Мы ничего не давали им, прятали все.

Раз, это было двадцать первого декабря, по старому[9], пришли ко мне партизаны. Их было вроде семь, да, семь человек: три девчушки да четыре мужика.

Девчонки-то все молоденькие такие. Им бы еще гулять да веселиться, а они — знамо ли это дело — с немцами биться стали. Одну из них — Женя ее звали — я дюже хорошо запомнила. Такая молоденькая была: годков двадцать ей было. А прочим девчонкам-то и того меньше.

Пришли они третьим днем, принесли с собой материала белого, да много чего-то было. А у меня в ту пору была машинка швейная (откуда они это узнали!). Ну, значит, была у меня эта машинка, а они и просят: мол, помоги нам, тетя Маня, покроить да сшить кой-чего. И кроили какие-то белые халаты из белого материала — а зима ведь была! Всю ночь божию мы кроили: кроила-то я, а другая девушка (забыла, как ее звать-то, кажется, Нюрой) стала шить.

Пришла еще ночь. Это было как раз рождество, с шестого на седьмое января. Ну, попросили они меня чего-нибудь им в дорожку поесть положить. Встала я, сделала им закуску. Хлеб напекла. И мясо взяли (не помню, на всех только или нет).

Стали собираться в двенадцать часов ночи. Разговаривали они тихо-тихо, почти шепотом. Все говорили что-то меж собой перед уходом. Прислушалась я и поняла вдруг: штаб они фрицев идут подрывать. А он был в одиннадцати километрах от нас.

Женя-то, лихоньки мои, больно долго со мной прощалась. Говорит мне, если, мол, узнаете или услышите потом что-нибудь, напишите моим родителям. Ой, лишеньки, такая девчушка была! Вторая-то Нюра была, а вот третью уж и забыла, как звали, ту, что шила халаты-то!

Ну, склали они закусить в свои сумки, справились и ушли.

Встала я утром рано-рано: не могла никак уснуть… Знаете, какое тайное дело они сделали? Штаб немцев подорвали. В это же утро, в четыре часа — говорят — взлетел этот штаб-то, в воздух взлетел!

Девушку-то Женю так и не нашли: тоже, наверное, разорвало. Если б попалась немцам, так было б известно, а то нет, не слышали о ней мы больше ничего.

После войны я нашла родителей Жени (она мне адрес оставила). Мать-то оказалась не родная, мачеха у Жени была. Ну, в тысяча девятьсот пятьдесят первом году я уехала из деревни: сюда мы переехали. Так я ничего и не узнала.

15. Босиком по снегу

Боялись мы, девоньки мои, выходить на улицу, когда немцы-то стояли в нашей деревне.

Дело было так. Выглянула я в щелочку, посмотреть решила, что на улице-то делается. Поглядела — так и залилось мое сердеченько кровью. Гонят молоденьку девчонку — беременна она уж была — босиком по снегу. Это в мороз-то! В драненьком платьишке, ну как есть, раздетая и босая!

Стою, плачу и молю бога, чтобы дал ей терпения вынести все эти мучения.