Поглядела — сношка моя валяется, а с ней сынок ейный, семнадцать годов. Бабы наши увидели тоже — оттащили, уговаривают: зачем, дескать, к черту на рога лезть, надо хорониться пока от них до поры до времени. Тут и узнала я, что неспроста они так озверели у нас: набольшего у них убили и его двух офицеров из главных, а вожака-то ихнего убила сестра моя, та, что была партийной и председателем колхоза до них работала. И ее я нашла мертвой, и всю семью вместе с ней. Они, злодеи, как нашли своих главарей (убитых. —
И погубили проклятые нашу деревню. Бывало, на всю округу Афанасово славилось. Гулять сюда ходили со всех сторон. А как песни запоют! Семьдесят пять домов было, остались самые худые девять изобок. Семьдесят два человека расстреляли в тот раз.
Из соседних деревень — Косарова, Ельцова — согнали народ через два месяца, велели раскидать покойников, куда попало — кого в яму, кого под речку. А когда наши пришли, похоронили мы их, вырыли братскую могилу и вместе с бойцами положили их. И я ходила хоронить их и теперь на могилку эту хожу.
Я расскажу свое первое впечатление о немцах. Первая немецкая разведка, ворвавшаяся в деревню в составе трех мотоциклистов, заметила девчонку лет шестнадцати, которая побежала в дом. Они — быстренько за ней. Мать все это поняла и стала защищать собой девчонку, объясняя им, что это девочка. Девочка в этот момент вывернулась, убежала, спряталась в сарае. Они посмотрели на женщину, она им что-то не понравилась. Ушли на розыски девочки, но не нашли.
Наша деревня расположена буквой «Г», на втором конце жила я. Эта весть — что немцы в деревне — быстро промчалась по деревне. Такой страх меня приподнял! Не представляю, с какой силой я бежала в свой дом! Забралась в самый дальний угол, закричала бате, чтоб закрыл меня. Он поднял половицу, и я — туда! Удачно половица закрылась. Меня там била лихорадка. Лихорадочное состояние было несколько минут, пока женщина не прибежала к нам. Говорит: «Дусь, где ты? Немцы уже уехали». Вот тогда, наверное, расслабились мои нервы: я рыдала страсть как! И это впечатление сохраняется в течение тридцати лет. Когда бывает болезненное состояние, обязательно вижу во сне, что наступают немцы на нашу деревню и я убегаю.
Немцы над нами издевались. Так что все отбирали. И коров доили по нескольку раз. А если молока нет, наганы наставляли на нас. И вот если масла нет, наставят наган и кричат: «Давай масло!» У меня было трое детей, все малые были дети. Вот пойду доить — нет молока: «Застрелим мы тебя сейчас!» Ну так все издевались над нами. Бывало, когда хлебушка испечешь получше, придут — схватят! Во время боев даже по четыре дня не евши были.
Сидели с детьми под полом. И вот они сделали орудие такое, вот так насквозь проткнули стену, а мы — под полом! Как ударят, так пол вот так поднимется и опять на низ! А мы с детьми.
А потом, значит, они обозлились, что никак (не одолеют наших. —
А потом, когда нас выгнали, то открыли (немцы) по нас бой. Каких побили, каких поранили! Под расстрел раза три выводили. Посадили в погреб нас, человек сорок, ну и танк пригнали: хотели пустить, когда отступали. Как пустили танк этот, нас подавить танком — танкист заплакал. Не мог сидеть на танке — заплакал! Сейчас же вызвали его к начальнику. Такой картуз у них с орлом. Поговорил. Нас опять под пол подогнали. И тогда в ров нас погнали на расстрел. С пулеметами стали на бичагу… А расстрелять нас тогда никого не расстреляли. А потом, когда вечером нас погнали по рву, много побили! У меня мальчика ранило, и мать тоже ранило. Мы тогда в кусты ушли. Тоже так переживали, так переживали! В яме лежали, долго, всю ночь!
Как только немцы ворвались в деревню, они начали грабить. Брали все подряд, совсем не разбирая. А когда фронт обратно вернулся, угнали нас подо Ржев. Всю деревню угнали — и старых, и малых, всех подчистую. Деревню разорили так, что от нее ничего не осталось.