Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне

Я им туда опускаю хлеба или там чего иное и для своей нужды ведро. Они сутки так просидели, у них больше сил не хватало.

У меня был короб, что головицу мы собирали для скота. Я в раненькое утречко встаю и накладываю соломы, короб большой. А они, немцы, уходят на завтрак чай пить в тот край. Я хоть одного, да вызову. У нас стояла рига за деревнею, и я отвезла на тележке первого в ригу. За два дня я их всех вывезла. Два дня кушать им носила. Солому накладываю, прикрою, а оттуда везу головицу.

Они все меня благодарили, на третий день привезла (провизию. — А. Г.), а — никого нет. Я постояла, погрустила, ложки взяты, чугунок оставлен, хлебушко все взято. И я обернулась обратно, легко вздохнула. Думаю, что пробрались они ночным путем. Собирались, как я говорила, на Хлепень. Так я этих солдат отпровадила. Они мне обещали оставить адреса, а почему-то не оставили. И до сих пор страдаю, потому что ничего о них не знаю.

У меня стояли немецкие солдаты, развозили пакеты на фронт, мотоциклисты они были. Четверо ушли, остались пятеро. Мы остались на кухне, а они занимали переднюю.

В скором будущем три месяца они отстояли у нас. Девятнадцатого января крещенье, у нас завязался бой. Они стали куда-то уходить. Ушли, пришли назад. Это было после того, как под Москвой остановили их фронт.

Они пришли. Через три дня завязался бой. А мы думали, что такое?.. Наши откуда-то появились, тут полегли вокруг дома. Я стала спрашивать: «Откель вы появились?» — «Вот с этой деревни нас сюда подбросили, а немцы отошли в Богданово, в село».

С Богданова там им ловко было стегать нас, с пригорка, за елочками… Немцы бьют так: день они бьют и занимают нашу деревню. Всех наших отгонят и побьют, которые попадают. Начинается ночь, наши обратно наступают, немцы отходят. Их прогонят и бьют — всякое. Целую ночь наша деревня занята нашими. Целых восемь дней ходила наша деревня из рук в руки. Только осталась моя хата и еще одна — побили и пожгли, а был сорок один дом. Погибло у нас много: Прокопова семья, дядя Егорка выскочил, танком ему перерезало голову. Тетка Арина, его жена, вон из окопа вылезла, ее ранило. А помочь никак нельзя было: бомбили еще. Много, много народу погибло.

А я со своими двумя сыновьями не могла идти в окопы. Проглянула, рассмотрела: со всех сторон летят в наш дом. В соседнем — были немцы, а по ту сторону — наши русские. Я с детьми попала в перекрестный огонь. Я их в подпол посажала, да испужалась: сгорим мы здесь, — вытащила их.

Тут раненых тащат в избу: «Мамашенька, милая, ты ж перевяжи!» У меня белье было, я изорвала. Бинтики, что там бинтики? Его надо целым полотенцем перевязывать. «Ты не стесняйся, перевяжи». Я все полотенца перервала, девять человек перевязала в своем доме. Наконец негде нам уже тут находиться, да и умаялись. Пошла со своими сыновьями, в сено забилась. Снаряд ка-а-к дал, стену прорвало, я испугалась. «Маменька, нас ведь убьют!» — «Детки, а что ж делать? Сидите до время».

Потом слышу — грохот, в окно (в дом. — А. Г.) закинули гранату. Ай, теперь раненых добьют! Слышу, рушится печка. Затихло…

Прихожу домой. А я одного бинтовала: ранило ему руку, перебило, я накладала ему с книжки переплет и заматывала, а потом ранило его прямо навылет в пах. Так я его тут бинтовала, а когда замерз, сажала на печь. Вот я ему помогла залезть на печь, подала чайник: он пить просил. «Пей сам, с чайника тебе ловко будет пить!» Кусок хлеба посолила, положила.

Когда в утро пришла, я говорю: «Ну, кто же вчерашний тут жив остался?» А он отвечает с лежанки, руки греет, а окна ведь побиты, халатами завешаны.

«Я, — говорит, — моя дорогая, остался жив, которого ты на печку сажала». Я говорю: «Господи, ну как ты остался жив?» — «Вот остался!»

21. Как раненого спасли

Пошли мы в ягоды на мох, в клюкву — весной дело было. И там одна девочка обнаружила — человек лежит, наш русский, ноги отбиты, лежит без ног.

Она пришла, нам сказала. А тогда мы боялись, знали, что немцы запрещают подбирать своих. Она пришла домой, сказала отцу своему. У нее отец был не то что старый, но белый билет имел, плохой был, больной.

Отец ее решил, что поедем сейчас же на быке: лошадей у нас не было. Быка запрягли. «Заберем его!»

Но когда приехали за ним туда, он сильно просил: «Не берите меня. Пускай тут погибну, не берите!»

Он дюже боялся немцев, потому что был партийный, правда! Такой большой человек. Но все же они почти что силком его взяли. Даже барахтался: «Не троньте меня, не троньте!»

Привезли его сюда, в деревню. Прежде с неделю он у них жил там — так, лежал. Старики лечили своими средствами ноги ему, а ноги обои почти оторваны были. Трошечку зажили ноги, потом стал он уже переходить со двора во двор. Чтобы один дом не преследовали, так, бывало, из дома в дом перейдет. То туда, в кладовую, заберется — еще была пристройка. Мы носили пить, есть туда. Всей деревней. Мы уже знали все, что такой человек есть у нас.