Насколько тяжело было жить в оккупации! Так хотелось видеть своих! Когда летит самолет, увидишь эту красную звездочку, до того щемит сердце, что со слезами провожаешь этот самолет! Или неоднократно ходили в лес: просто старались увидеть наши части, хоть и разбитые, увидеть военных своих и военную форму свою. Уж настолько мы были отравлены, живши в оккупации, глядя на их форму и поведение немецкого солдата! Увидишь нашу солдатскую форму, хочется низко-низко ей поклониться!
Они на Смоленском большаке нашем шли, когда отступали от Москвы, их поперли, босые, голые.
Ай, идут так во, слюны распустивши, нельзя глянуть, противно на них глянуть. Как я знаю и видела, как они шли, так во: завертаны тряпки, ничего нет — одни тряпки на ногах. Чем-нибудь там — или лыком, или мочалом — привязаны. И так брели. Они, по-моему, подохли где-нибудь, потому что такой мороз был: нельзя босым выйти.
Лапти, бывало, где найдут, какие отопки, сейчас садится, обувается в эти лапти и опять дальше пошел. И докуда дошли так? Тоже и им досталось.
А зимы ж как они боялись. Стоят, сопли распустят, плачут, боятся на дежурство идти. А сапоги у них хромовые, желтые, на них сверху надеты чубаты из соломы.
А возили мороженых, что дрова. Ну прямо на ходу замерзали.
Идет соседка моя. Встретили немцы, шубу скинули, рукава отпороли, на ноги надели. Она-то в одной кофточке осталась.
А как в хату приходят, ищут валенки. Чесоточные, вшивые.
Вот спали они как! Подушки надували воздухом и мешки из одеялов сшиты. Влезет, у горла задернет, а как тревога ж — не выскочить. Один раз так и осталось в мешках человек пятьдесят.
Вот вошли фашисты в нашу деревню, так сразу на грабеж. Все дочиста обобрали. Один изверг взял коньево одеяло, вырезал отверстие для головы и напялил на себя, другой у дочкиного платья отрезал рукава и на себя натянул. Ну чучело стал, да и только.
Все забирают. Жрут, как свиньи. Никакой сытости не знают. А злы — прямо звери лютые. И взгляд звериный. Не стесняясь никого, рубахи снимают и вшей ищут, чешутся, точно в коросте. У кого женская сорочка, у кого детская рубашоночка лопается по швам. Зашелудивели, черти проклятые, надеть нечего, в женских рубахах ходят, а еще называются «вояками непобедимыми».
В деревне с нами жили наши пленные и немцы. Немцы так мудровали над нашими, что словами-то нешто передашь! Как сейчас вижу их — оборванных. И гогочущих немцев! Жалко нам было наших, потому что у самих мужья, дети на фронте были.
Собрались мы, три бабы, и задумали разыскать какие-нибудь одежонки. Пошли мы по дворам собирать фуфайки. Потом улучили момент и подложили их под угол амбара, где наши заперты были. Потом мы узнали, что четверо убежали из амбара, а немцы схватили одного и опять привели в деревню.
Нашелся предатель из деревенских. Рассказал он фашистам, кто к нему в избу за фуфайкой приходил. Так и погубил этот злодей мою подругу. А у нее четверо детей было, и все один одного меньше!
Забрали ее немцы, увели в другую деревню, в амбар посадили. А через три дня в нашу деревню привели. Немцы били ее чем попадя, подвели к своему дому, положили жердинку между двух берез и петлю на шею накинули.
А народ весь немцы из изоб повыгоняли, смотреть заставили. Как увидала я Анну с веревкой на шее, сердце кровью так и облилось. Одно она успела крикнуть: «Сберегите моих детей!» Да разве ж мы не люди. Детей я растила: своих двое и ее четверку.
Наши пленные от голода, как былинки, колыхались, а они их заставляли на березы лазить, грузные чурбаны на спину привязывали да по снегу ползать заставляли. Одна баба бросила кусок хлеба, да на немца нарвалась. Он и посадил ее в амбар. Долго просидела она там, а немцы били ее. Так и убрали человека со света.
Двадцать седьмого марта, на рассвете, немцы на нас шквал огня из пушек и минометов обрушили. Били, не умолкая, больше двух часов. Лес, кусты — все на воздух подняли, а утром в атаку они перешли. Впереди, как у них водится, танки шли, взади, кто на корточках, кто пригнувшись, кто жердем — нажимают на все лопатки за машинами. Приблизились они к нам, но мы их тут и давай гостинцами встречать. Потчевали-потчевали, многие остались с гостинцами в снегу, а другие к нам в окопы ворвались. Потасовка завязалась кровавая. Что творилось, так сейчас даже не вспомнить. Только знаю, что танки нас обошли, а пехоту ихнюю мы перемололи.