Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне

Я взяла деньги и хлеб, а платочек с двигой несу к своему отцу (был Микола или Серьгов день, и я ходила к нему в гости). Он говорит: «Завяжи, принеси домой и высуши. А когда посеешь рожь, рассей двигу по всему полю — никакой колдун твою рожь не возьмет». Я так и сделала: завязала ее в платочек.

В деревне той жила бабка — ее все считали волшебной колдуньей. И у нее не было хлеба. Мать моя и говорит: «Снеси ей хлебца!» Жалко, мол. Я и понесла половинку хлебца. Тут двига и ушла в хлеб, покамест я несла этот хлебушек, и мне ничего не осталось, только несколько червячков. Вот так я тогда и свой хлеб и маткин отдала.

А мы с тех пор были голодные: хоть фунт, хоть пуд хлеба съедали — все равно не наедались. Вот какие люди бывают! А тут скоро и война началась.

2. Разбомбили эшелон

Во время войны должна была я эвакуироваться с ребенком в Чувашию, но не добралась я дотуда. Разбомбили наш эшелон недалеко от Максатихи. Попала я под такую бомбежку, что осталось нас от всего состава человек пять, и то лишь те, которые сели ко мне в вагон.

А ведь я говорила: «Кто желающие, чтобы остались живы (это правда!), то садитесь ко мне в вагон». У нас одна женщина, домохозяйка, такая злобная была, всем вредила в нашем Сигове. Ее звать Налька Пушкарева. Я и говорю: «Нальку Пушкареву ни в коем случае в свой вагон не возьму, если она поедет. Давайте ее в вагон отдельно. А остальные, кто желающие живой быть, садитесь все ко мне».

И вот мы в Медведеве отстояли. Нас собрали много, с Малой Вишеры больше, железнодорожников подцепили. Когда мы тронулись, поехали, я и говорю: «Ну, мои милые, слушайте меня! Не теряйтесь, не плачьте, скоро нас враг настигнет. Придет смертельная минута, не бегите на правую сторону, где посадка, а бегите на левую и под вагоны! Кто останется жив, помогайте друг другу».

И вот начался налет. Кто на левую сторону выскочил, тот остался жив, а кто к посадкам побежал, все погибли: правую-то он сильно бомбил!

Пригибается, бочится на крылышко, смотрит низко-низко и строчит из пулеметов. И все на одном крылышке летал. Шевелятся в кучке битые и раненые, он еще пригибается, разворачивается кругом состава — и снова! И так — до тех пор, пока не увидел, что уже все бросили шевелиться, с грязью всех сбил. А один летит — даже весь химический[19] в лицо!

И вот я не знаю, что с сыном делать, куда деваться с крошкой такой (полтора года). У меня два пальто с собой было, на мне надето (так все делали, чтоб одежу хоть спасти). А во время налета мы под кусточком с Саней Марковским спасались. Он с испугу так и садит, так и садит мне на пальто. Я полу подбираю, а он ко мне поворачивается: «Сергеева…» — неудобно ему. Я ему только глазом моргаю: молчи, мол, чего уж там. Немец, он такой: заметит, что шевелится, и сразу стреляет по тому месту.

Спаслись, а почему? Еще в Медведеве я говорила железнодорожному начальству: «Я врагу не останусь. Я не могу его видеть, он меня расказнит. Он обязательно таких, как я, погубит». А я знала, что он понимает по глазам: кто на него как смотрит. Ласково на него смотреть я не могла. Тут все равно, хочу я этого или не хочу, глаза мои сами скажут. И я сумею любого человека подозрить (разгадать. — А. Г.). Посмотрю, буду думать да смотреть и точь-в-точь найду — не ошибусь — какого-нибудь недоброго человека. Сразу замечу. Как-то мне чувствуется, сразу найду.

Я знала, что мы будем погибать[20]. Мне очень много снилось всякого. Вот снится во сне, будто я поеду куда-то. Или вот снится: то ли война, то ли что, то ли в поезде, в дороге мы погибаем. Подлетели вроде немецкие самолеты, но я самолеты не видела. А как церковные люстры! И кружились над самой головой, так и кружились! А еще наподобие девушек, три такие белые, в фатах, в цветах, нарядные, как нынче нарядных девушек показывают в телевизоре. А кто они? И они мне говорят: «Ты будешь на смертельной минуте и останешься жива». И как раз перед отъездом мне привиделось, будто Нальке в это время бомбой хоть пятку, а оторвать надо было. И я говорила: «Все садитесь возле меня, только Нальку Пушкареву не надо. Ей хоть пятку бомбой, да оторвет, а мы через нее погибать должны».

Бомбили нас: колеса скоробило, дверь выбило, и все ж мы уцелели. А еще в Медведеве, как готовились в дорогу, я сходила к начальству и попросила подцепить наш вагон в хвост. Они и говорят: «Сергеева, а почему?» А потому, что наш состав разбомбить[21], то могут идти вагоны — гармонью это называется — один на один. А если мы — в хвост, то может разорваться состав, и хвостовой вагон откатится. Уйдет куда-нибудь или откатится, встанет, как ему позволит место. Коли в гору — встанет, а под гору — то оторвется (если он невредим) и уйдет.

Вот и наш крайний вагон откатило немножко. А ведь я-то знала, что говорю: недаром мы с мужем работали на железной дороге, да и судьбу я предсказывать умею.

3. Мужские голоса разговаривают

Война шла. На железной дороге своротило один вагон с военными в дрябь. Тащить некому было. Так три года вода красная шла — я пить не брала.