Войны новых технологий

Одновременно нам представляется, что все это является проявлением одного феномена, когда атакующие действуют нелинейным инструментарием, которому противостоит линейный инструментарий защиты. Украина 2004-го и 2013–2014 гг. наглядно это продемонстрировала. В это время атакующие продвигались в одном пространстве, а власть – в другом. Поэтому выигрыш власти в физическом пространстве в виде разгона студентов привел к проигрышу в виртуальном – потере легитимности. А в информационном пространстве обе стороны слышали и видели одно и то же, интерпретируя его каждая по-своему. Одна видела торжество закона, другая – торжество беззакония. По этой причине владение властью телевидением не имела никакого значения, поскольку сила оказалась не на стороне информации, а на стороне интерпретации. Власть оказалась переинтерпретированной оппозицией, поскольку одно и то же действие получило противоположные интерпретации. Гибридная война получила важный интерпретационный компонент.

Э. Монеген призывает не думать о России в терминах гибридной войны, считая, что правильнее думать о государственной мобилизации и подготовке к войне [12]. Он также интересно подчеркнул, что с точки зрения Москвы гибридная война является западной концепцией, западным изобретением, западной практикой, а не российской.

У самой американской армии нет определения гибридной войны, вместо этого есть определение гибридной угрозы. При этом подчеркивается, что «Российская гибридная война во время российско-грузинской войны (2008) и российско-украинской войны показала себя эффективным инструментарием. Ее возможности за пределами близости к российской границе неизвестны, но она все равно представляет собой уникальную проблему для современных и думающих о будущем военных лидеров» [13]. Кстати, авторы подчеркивают, что это уникально русский подход, поскольку любая форма войны связана с обществом, от которого получает властные полномочия.

И еще одно важное замечание из этого американского анализа. Этот вариант гибридной войны не был направлен на уничтожение противника, вместо этого происходило навязывание своей политической воли без разрушения политических институтов противника. Правда, на это есть такое возражение, что местные политические институты (Крым, Донбасс) все же были уничтожены. Так что можно переформулировать это замечание так, что местные политические институты были уничтожены, поскольку они мешали выполнению военных задач. Центральная власть, находясь в бездействии, не являлась мешающим фактором, ее разрушение не имело места.

Россия, в свою очередь, «перебрасывает» авторство в сторону США. А. Бартош пишет: «Нельзя признать обоснованными и попытки приписать России сомнительную честь авторства гибридных войн. Ведь само понятие „гибридные угрозы” использовалось в трех последних четырехлетних американских обзорах по обороне, вышедших в 2006, 2010 и 2014 годах» [14–15]

Неожиданность повлияла не только на Украину, но и на весь мир. Адекватное реагирование отсутствовало как у Украины, так и у Запада. Никто не был способен принять решение, когда Россия перебрасывала дополнительные войска в Крым, когда происходил захват крымского парламента или симферопольского аэродрома.

Сегодня действующие лица оправдывают свое бездействие угрозами со стороны России, что если бы они что-то сделали, то через два часа десант бы высадился в Киеве. Этого нельзя доказать сегодня, но то, что Крым потерян из-за бездействия, наглядно видно. И Донбасс был остановлен только потому, что появилось действие со стороны Украины.

Однако есть информация, что Крым отдавался в условиях ядерного шантажа со стороны России [16]. Это вновь кардинальным образом меняет контекст ситуации. Правда, между угрозой и реальным применением есть большая разница. В принципе есть такой сектор знаний, как принудительная дипломатия, где детально рассматривается, что нужно делать, чтобы твоим угрозам поверили. Например, это будут не просто слова о возможном вводе войск, а реальное передвижение войск. Но, как пишут в исследовании о принятии решений в условиях гибридной войны, ни одно решение не принимается в вакууме, всегда есть контекст [17].