Смыслы ломают любые преграды. Правда, быстрая смена модели мира – это как внезапная смена интерьера в комнате. Долго менять можно, а быстро – только в результате шока. Таким шоком была перестройка для перехода от СССР к постсоветскому пространству. Н. Кляйн в «Доктрине шока» подчеркивает, что без шока социосистемы возвращаются в исходные состояния, поэтому конструкторы таких переходов всегда вставляют шок в свои планы [9]. Таким шоком для сегодняшней Украины стала война на ее территории. И именно это ведет к разрыву тех отношений, которые Украина и Россия имели до этого.
Но Украина и Россия все равно остаются соседями. Это значит, что останутся и общие смыслы, которые вытекают из периодов общей истории. Только братские объятья должны смениться на джентльменские рукопожатия.
Правда, совет со стороны Грузии более категоричен. Вот, что ответил К. Бендукидзе на вопрос о будущих взаимоотношениях Украины и России [10]:
Кстати, это одновременно и общая проблема защиты от чужих смыслов. которая мало изучена теоретически, хотя полна историй практических, включая рассказы о советской цензуре. Чужие смыслы идут по трем потокам:
• виртуальным, поскольку это основное пространство их обитания – фильмы, книги, телесериалы и т. п.;
• информационным (теленовости, например);
• физическим (кукла из немецкой слободы для царевича или джинсы для советского юноши).
Советский Союз развалился еще и потому, что не имел преград для чужих смыслов, которые к тому времени уже свободно переходили любые границы. Более того, постсоветское пространство попыталось повторить западную модель общества потребления, не имея для этого ресурсов для адекватного производства. Джинсы все равно остались западными, как и весь другой материальный продукт. При этом резко возросли виртуальные и информационные потоки.
Производство и потребление вступили на постсоветском пространстве в конфликт. Потребление росло безмерно, в то время как производство отставало от него. Поэтому население переключилось на потребление «не своих» продуктов, тем более производство виртуальной продукции так и осталось на уровне планов. То есть потребление материальных продуктов, как и виртуальных, к уровню которого население приучили, строится в основном на потреблении чужого.
Российские потоки (телесериалов и под.), по сути, скорее удерживают в «чужой орбите», чем имплантируют модели поведения. Но это потому, что постсоветское пространство все равно имеют в качестве моделей поведения именно советские.
Смыслы завтрашнего дня никому неизвестны. Но они все время присутствуют рядом с нами. Американская, а затем и европейская контркультура шестидесятых своими смыслами увлекла молодежь [11]. Но ее протестность была направлена на культурную, а не политическую плоскость, что можно рассматривать как нечто сознательно сконструированное именно так. Был сгенерирован протест, который не был страшен власти. Так что вероятнее всего конструкторы для такого протеста были.
Украинский майдан-2013 также не был страшен власти до его силового разгона, который стал символом жестокости властей. То есть сами же власти создали символ, нужный для их свержения. Все остальное было уже делом технологий.
Россия также насквозь технологична в своем рассказе об Украине (см., например, подборку «отклонений» российских СМИ, где есть даже пятикратное повторение в разных ролях Т. Самойленко: домохозяйки, солдатской матери, российской туристки и под. [12]). Это вариант типичного порождения псевдо-новостей, когда нет времени на поиск реальных людей.
Кстати, разные периоды истории требуют разных нарративов [13–14]. Египет ли, украинский Майдан ли были безлидерскими: нарратив повествовал о народе, который самоорганизовался и взял власть в свои руки. Сегодняшний нарратив уже должен быть лидерским. Россия удерживала нарратив «хаоса на Украине», теперь ей также придется его поменять.