Вокруг державного престола. Соборные люди

– Дитятко! – глубоким певучим голосом позвала сына Мария Ильинична. – Погляди на меня, соколенок. Милушка мой…

Но Дмитрий не смотрел. Внимание ребенка привлек качающийся над ним простенький крестик, висящий на шее Улиты. Недолго думая, цесаревич ухватил его ручонкой и потянул на себя. Кормилица нагнулась.

– Ах ты, светик, ох, озорник. Кто это балуется! Ах, радость какая, – ласково приговаривала Улита, осторожно вытягивая из детских ручонок крестик и ловко подхватывая ребенка на руки. Подложив под спину атласную подушечку, она присела на постель, удобно облокотилась и привычным движением расстегнула лиф. Приложила маленький ищущий ротик цесаревича к тяжелой груди. Вначале тот выплевывал грудь и недовольно морщился. Но запах побежавшего из груди молока быстро привлек его внимание. Малыш жадно присосался к груди кормилицы и сладко зачмокал. Сосал он недолго. Грудь была тугая, и младенцу приходилось прилагать усилия. Он быстро утомился, закрыл глазки и выпустил грудь. Кормилица ласково потрепала его по бархатной щечке. Младенец приоткрыл сонные глаза, подрыгал свободной ручкой и снова принялся сосать.

И мать, и Феодосия, стоящая в этот момент в дверях, заворожено наблюдали за всеми движениями маленького цесаревича. Сердца обеих сладко и больно сжимались от нахлынувших чувств. Феодосия первая оторвалась от приятного глазу зрелища и вопросительно взглянула на царицу. Та заметила, шепнула кормилице, что скоро вернется, и вышла из опочивальни.

* * *

Марья Ильинична и боярышня вошли в темную горницу, в которой ничего не было, кроме стоящего в углу огромного резного сундука и стола, накрытого красным бархатным сукном. На столе лежали в строгом порядке письменные принадлежности и аккуратно сложенные рукописные свитки. Вдоль стен – лавки, накрытые коврами. Слюдяные окна закрыты разноцветными ставнями, отчего внутри царил переливающийся красными, зелеными и синими отсветами таинственный полумрак. На стене напротив входа висело потемневшее от времени зеркало в тяжелой позолоченной раме, размером с человеческий рост.

Это была любимая горница царицы, служившая ей одновременно и гардеробной, и приказной. В ней Марья Ильинична обычно разговаривала со своей челядью, с ключницей и дворецким, выписывала распорядительные записки из Постельного приказа.

Поставив подсвечник на стол, Марья Ильинична остановилась возле окна. Потом обернулась и взглянула на робко остановившуюся возле дверей боярышню. Милое лицо Марьи Ильиничны так и светилось простодушной радостью.

– Ну что скажешь, душа моя? Подойди же ко мне. Вижу, вижу, что ты уже знаешь! Донесла тебе сорока на хвосте. Ну и я таиться не буду. Радуйся, Феодосия Прокопьевна! Вот и пришел твой черед стать важной боярыней. А знаешь, что я скажу? Сам Глеб Иванович Морозов приходил ко мне с твоим батюшкой, спрашивать о тебе!

Феодосия от сильного волнения смутилась еще больше. Сердце ее затрепетало в предчувствии скорых перемен.

– Глеб Иванович – достойный и умный человек, – назидательно продолжала Марья Ильинична. Она любила опекать своих подопечных и сейчас покровительственно смотрела на склоненную, аккуратно причесанную головку своей любимицы. – Во всем жених завиден: и по родству, и по чину, а уж про богатство и говорить нечего. Замужем за ним будешь, как сыр в масле кататься. Все богатство боярина теперь в твоей семье окажется и детям по наследству перейдет. И я тебя не забуду своей милостью. Породниться с такой знатной семьей – великая честь и завидная участь для каждой девицы. И у государя боярин пользуется почетом и уважением. Чего тебе еще надо, душа моя?

Феодосия, не подняв головы, утвердительно кивнула: как можно царице перечить.

Однако в этот момент обе вспомнили прошлое лето. Царь своим приказом отстранил Морозова от службы и под конвоем отослал в Кирилло-Белозерский монастырь подальше от гнева людского. Сейчас боярин вернулся обратно и проживал в своем доме в Москве. Восстание народа стало ударом для государя, доверявшего наставнику. Оказалось, что тот за его спиной подрывает в народе его, государев авторитет. Алексей Михайлович, ее царственный супруг, не побоялся выйти один без бояр на крыльцо к обозленной разбушевавшейся толпе и со слезами на глазах с обнаженной головой умолял чернь ради Бога пощадить боярина за то, что тот оказал большие услуги ему и покойному Михаилу Федоровичу. А ведь она раньше всех, даже раньше мужа, от отца Ильи Даниловича Милославского всегда узнавала обо всех кознях Морозова. Пользуясь тем, что более всех остальных был он приближен к государю, творил над народом зло и беззаконие: притеснял московских купцов, вымогал с них взятки, отбирал угодья и дома, устраивал с помощью подчиненных самосуд. А недавний случай, когда один из его приказчиков не довез до Москвы нужной меры зерна! Морозов тогда так рассердился, что сразу же послал людей к приказчику в село и приказал избить того кнутом перед крестьянами на общем сходе, да ещё и приговаривая: «Не дуруй и боярского не теряй!» Что было верными холопами в точности исполнено.