Вокруг света с «Зарей»

На «Зарю» пришла экскурсия десятиклассников. Девчонки смотрели и слушали молча. Ребята ломающимися басами просили разрешения залезть на мачту. И, получив его, с достоинством добирались до салингов, чувствуя себя настоящими моряками. А на другой день на шхуну принесли стопки художественной литературы, собранной нашими вчерашними гостями.

Нет, честное слово, на Камчатке живут отличные люди!

На Кадьяк мы не пойдем, это уже точно. Девятнадцать дней простояли на Камчатке. И наконец-то снова в море! Только что миновали узкие ворота Авачинской бухты, и вулканы на глазах растаяли в вечерней дымке. Мы идем в канадский город Ванкувер. Когда-то в школе учитель географии нам объяснял, что пролив Хуан-де-Фука очень удобен для стоянки судов: в нем сразу могут разместиться все корабли всех стран земного шара. Догадайся я тогда, что через пятнадцать лет попаду в эти места, обязательно постарался бы запомнить еще что-нибудь. А то ведь ничего в памяти не осталось. Только знаю, что Канада пропахла смолой, и все. А океан снова принялся за свое: не успели выйти из бухты — началась болтанка.

Неделю идем на восток вдоль Алеутских островов, и всю неделю штормит. Семь-восемь баллов. Каждые четыре часа на мостик поднимаются два рулевых и штурман. Один матрос стоит на руле, второй — впередсмотрящий. Меняются через час, потому что больше не выдержишь. Волна бьет в перо руля, штурвал рвется из рук. Через час руки немеют от напряжения. По самописцам компасов в лаборатории хорошо наблюдать приход шторма. В тихую погоду красная чернильная дорожка, обозначающая на ленте курс, узкая. Судно «рыскает» в сторону на три-четыре градуса. Но стоит подняться волне — самописец оставляет дорожку все шире и шире. Иногда он упирается в края ленты: девяносто градусов!.. Значит, мы шарахаемся от заданного курса на сорок пять градусов в каждую сторону. Корабль швыряет, словно щепку. Для матросов-курсантов наше плавание — практика. Будущие штурманы учатся определяться в море, решают навигационные задачи, прокладывают курс. Вернувшись домой, они будут получать оценки. Но по-настоящему экзамен на штурмана они сдают здесь, в тесной штурманской, на бот-деке, на частых авралах.

Красный ход, который дает наша машина, шесть узлов. Когда в штиль «мотыли» выжимают семь, их встречают как именинников. Вот почему мы с надеждой смотрим на быстро меняющий направление ветер. Мы ловим его, заставляем шторм работать на себя. Мой товарищ по каюте боцман Коля Медовник приходит после ночных авралов, сочно поругиваясь. Он бросает на пол мокрый ватник и ложится на него спать, не раздеваясь. И что-то выкрикивает во сне, потому что даже спящий — он там, на аврале. По парусному расписанию Медовник работает на баке. Вместе с двумя курсантами ставит и убирает кливера — косые паруса, что бегут от бушприта вверх к фок-мачте. Чтобы поставить кливер, нужно пробраться вперед по скользкому бушприту, закрепиться на сетке и работать над клокочущей океанской бездной. Шхуна зарывается носом в волны или вдруг оседает на корму. А впереди две темные фигурки то пропадают в бурлящей пучине, то взлетают вверх.

Я смотрю на чутко спящего боцмана. По первому трескучему перезвону аврала он готов выскочить наверх. Боцман продолжает что-то выкрикивать во сне, а рядом с его ватником на линолеуме расползается лужа соленой воды.

Шторм и днем, и ночью. Не уменьшается, не увеличивается. Семь-восемь баллов. Одуряющая монотонность. Нас уже не пугают катящиеся пенные волны и заунывный свист ветра. Мы привыкли. Но каждый день одно и то же. Даже мастер не помнит в своей жизни случая, чтобы шторм длился две недели кряду, не уменьшаясь. Одно утешение: мы летим на запад с «фантастической» скоростью — девять узлов. Слава парусам!

* * *