Волчье небо. 1944 год

Делать сальто Таня не умела. Ни вперед, ни назад. Хуже: это, кажется, не имело значения.

Таня развязала неуклюжий узел рукавов. Пальцы дрожали не от холода. Она застегнула пуговицы, подняла воротник – мех его лежал на лице, как теплый кошачий хвост. И стояла, раздумывая, куда бы пойти. …Стояла, стояла.

Она обходила их все. Каждый день. Под завывания из подвальных окошек, подворотен, арок: «Нау-завись, входишь на оккупированную мной территорию!»

Дом, из которого их забрали в госпиталь, а потом – в эвакуацию. Дом, который разбомбило. Дом, в котором они жили с тетей и дядей до войны. Дом, в котором они жили с мамой и папой – до всего.

Чужие люди, мертвые запахи, незнакомые окна.

Каждый день.

«Сегодня – не обходила, – упрямо возразила себе Таня. – Выше нос! Зато теперь не надо драться с каждой блохастой дурой».

Она прикинула, который отсюда ближе, повернулась и зашагала к дому на улице Халтурина.

Дом был тот же. Четыре этажа, и на каждом человек, который его строил, менял свои намерения. Первый сделал простым, скромным, как будто сложил из прямоугольных глыб. На втором робко, как из кондитерского шприца, выдавил завитушки – понемногу у каждого окна. На третьем из взбесившихся гипсовых локонов окна уже еле проглядывали. На четвертом строго стояли белые облезлые колонны. А венчал все огромный портал, как у театра. Пышный, с огромной каменной вазой на самом верху. Таня помнила вазу. Вазы больше не было. Вазу дом еще той зимой скинул им с Шуркой на голову. Промахнулся. Или просто решил попугать. Может, вообще, шутил. Сейчас Таня уже ни в чем не была уверена.

У стены стояла дворничиха в фартуке поверх пальто. Она макала в ведро серую тряпку. На старой штукатурке расплывалось влажное пятно. Прежняя дворничиха погибла при обстреле. Сперва украла хлебные карточки у умерших жильцов, потом вещи, потом вселилась в пустую комнату получше. А потом тоже умерла.

Женщина ожесточенно терла стену. Большое тело громоздилось над коротенькими ножками, меленько переступали короткие сапожки. «На голубя похожа», – подумала про нее Таня. Усмехнулась: «Мне сейчас все на голубей похожи. На голубей и мышей. Некоторые на крыс».

Новая дворничиха будто почуяла Танины мысли. Подозрительно покосилась на нее. От тряпки валил пар.

– Тебе кого?

– Просто смотрю.

Таня задрала подбородок, разглядывая дом.

Тогда почти все окна в доме были заклеены бумагой или закрыты фанерой: стекла вынесло, когда Ленинград бомбили и обстреливали. Сейчас в голых стеклах дрожало небо – серое, зимнее, низкое.

Даже снег был не такой. Тогда он, казалось, лег навсегда. Улицы превратились в муравьиные тропинки среди арктических сугробов. Теперь – был вялым, липким, следы на тротуаре сразу темнели и наливались водой.

Из арки вышла женщина. Глянула на Таню мельком. Не узнала, свернула, чавкая по снежной жиже, пошла по тротуару туда, где попирали постамент гигантские черные ступни, а еще дальше угадывалось зияние площади. Таня ее тоже не узнала. Она никого не узнавала. Все их прежние соседи умерли зимой.

Последний адрес, который Шурка и Бобка еще могли знать.

Вот их бывшие окна. Два справа – комната большая. Над одним подпалина: там была выведена труба железной печки.

А стекла вставлены новые. В них блестело небо. В комнате теперь кто-то жил.

Женщина все терла стену. «Дворничиха! – сообразила Таня. – Она знает всех жильцов».

Таня подошла. От тряпки, от влажного пятна на стене, от красных рук женщины валил пар.

«Срут и срут, – бормотала она под нос. – Гадят и гадят. А я мой».

Она тоже любила этот город, всей душой. Только душа у нее была слепая, немая, скрюченная – и не умела выразиться иначе.

– Извините, – сказала Таня.

– Ой! – подскочила на месте женщина-голубь. Лягнула ногой ведро. Оно опрокинулось. В снегу вмиг появилось большое дымящееся черное пятно – как будто асфальт лизнуло горячим языком.

«Черт. Я все еще хожу, как кошка», – поняла Таня.

– Простите! – подняла ведро. – Я не хотела напугать!

Женщина сердито вырвала дужку у нее из рук:

– А я и не боюсь! Шастают тут…

Тане показалось, что она встречала эту женщину раньше. Давно. Еще до всего. Но может, просто много таких ходило по городу. Это был и их город тоже.

– Простите, а кто сейчас живет вон там? – Таня показала на окна.

Лицо у женщины стало свинцовым. А глазки – опасными. «Не голубь, – поправилась Таня. – Крыса». Такой взгляд она видела только у крыс, загнанных в угол.

– А что?

Таня подавила желание полоснуть когтями.

– Ничего, – пробормотала. Она хотела быть вежливой.

– Ну ничего, так и вали отсюда.

Таня проглотила и желание перекусить ей артерию на горле.

– Просто думала, раз вы дворничиха, то всех жильцов знаете…

– Я – дворничиха?!! – заорала женщина-голубь. – Я?!! Да я знаешь кто?! Да я таких, как ты, знаешь сколько?..

Женщина потрясла красным кулаком.

Таня проглотила желание прокусить ей темя. Она ведь пришла сюда не за любовью.

– Какая я тебе дворничиха?! Моя это комната! Ясно?!

Таня вежливо кивнула. Она ведь пришла сюда не драться. Она пришла за сведениями.

– Я просто подумала: может, вы знаете, кто там жил в блокаду? Где они?