Волчье небо. 1944 год

– Нет, – сказал Шурка, уронил затылок на чугунную ограду. – А я надеялся, что вас кто-нибудь сожрал.

Елена Петровна шумно плюхнулась рядом. Обдала запахом пота.

– У Конюшенной оно не пролезло под мостом, – провозгласила она победно. – Застряло! – захохотала она.

Сара посмотрела на Шурку. Он на Елену Петровну.

А та хохотала и хохотала. Эхо металось под сводами. Глаза у нее были совершенно сумасшедшие. Она хохотала уже с всхлипами. Шурка встал, спустился по ступенькам к воде. Зачерпнул кепкой. Принес. Елена Петровна хохотала, икая и повизгивая. Ноги ее были вытянуты, носки тупо смотрели друг на друга. Шурка опрокинул кепку над головой Елены Петровны.

Она умолкла. Икнула последний раз. С волос плетьми лилась вода. Она затряслась в мокром пальто.

Шурка бросился помогать – вытягивать руки из липнущих рукавов.

– Оно все равно было все дырявое, – попробовал утешить.

Пальто хлюпнуло на мостовую. Елена Петровна обхватила себя за плечи, зубы ее выстукивали дробь.

– Перейдем на канал, там, где Казанский собор, – сказал Шурка, шаря за поясом, куда заткнул книжку. – Оттуда еще куда-нибудь. Вообще, будем перемещаться всю ночь. Так нас труднее будет поймать.

– А утром? – глухо спросила Елена Петровна.

– А утром я не знаю, – признался Шурка.

И руки его остановились. Он вдруг вспомнил, как что-то шорохнулось, шлепнулось там на набережной. Теперь он знал, что это было. Книжка.

Дома ответили спящим взглядом.

Сара посмотрела на его руку, беспомощную пустую клешню. На Елену Петровну. Шурке в глаза. Поняла. Пошла вдоль подвальных окошек. Стекла из них вылетели еще в блокаду, их заколотили досками. Сара останавливалась, стучала носком ботинка. Шла дальше, к следующему. Стучала. Нашла. Поманила.

– Что? – не понял Шурка.

Сара присела, стала тянуть, толкать доску, приколоченную слабее других. Шурка сообразил. Подскочил. Тоже стал тянуть, толкать. Доска шаталась, но сидела.

– Эй, вы! Ну что стоите?

Елена Петровна потрусила к ним. Понаблюдала, склонив голову. Отстранила обоих. Повернулась к окошку спиной. И жахнула ногой, как лягающаяся лошадь. Пушечный треск взорвал тишину. Загрохотала, падая внутрь доска.

– Погляди сперва, что там! Вдруг… – но Сара уже нырнула в окошко. Шурка пролез следом. Потом протиснулась Елена Петровна. Широкие бедра пропихнулись с трудом. Наконец, извиваясь так и сяк, и она упала внутрь.

– Вы тут? – тут же осведомилась. Шурке не хотелось отвечать. Но он отозвался:

– Тут.

Нащупал на полу выбитую доску. Поднял, пристроил на окно. Не преграда, конечно. Одним щелчком выбить можно. Но хотя бы их убежище не будет заметно снаружи.

Он сел у стены. Тут же тихо привалилась рядом Сара. Шурка погладил ее по голове, обнял.

Вздохнула невидимая Елена Петровна. Она уже не тряслась. Энергично вытирала, сушила волосы шарфом.

– Тут хотя бы теплей. Между прочим, я готова признать чужую точку зрения, если аргументы убедительны. И не противоречат моральным правилам комсомольца.

– Дело ваше, – оборвал разговор Шурка. – Дайте поспать.

Сунул ладони себе под мышки, сжимаясь поплотнее. Но Елена Петровна только передернула толстой шкурой, как слон, которого пытались поразить щепочкой.

– Хорошо. Тогда что это такое было? Не говори мне, что это были наши сфинксы. Наши совсем не такие. У них бородки. И они, если хочешь знать, вовсе не женщины.

– А кто?

– А фараон Небмаатра.

Шурка хмыкнул. Но смущенно: он этого не знал.

– Он же известный как фараон Аменхотеп Третий, – продолжала Елена Петровна. – Кстати, довольно миролюбивый правитель. Всем фараонам тогда полагалось зваться Аменхотепами.

– Как ищейкам из угрозыска прямо. Все собаки – Туз Треф, и так уже много лет.

– Вроде. Этим сфинксам больше трех тысяч лет.

– Не может быть. Ленинграду же не три тысячи.

«Потому что ты двоечник», – хотела одернуть Елена Петровна. Но почему-то не стала. А мягко сказала:

– Нет, конечно. В этом ты прав. Но и противоречия здесь нет. Их отыскали в Египте, раскопали, привезли в наш город на корабле и установили только в девятнадцатом веке.

Она увидела, что мальчик расплел руки на груди, слушает с интересом. «Неужели это… ласка?» – задумалась Елена Петровна, потому что «ласка» раньше ей казалась чем-то сопливым и слащавым, а оказалось, что это просто внимание и серьезность: так всё просто?

Она умолкла, размышляя об этом. Молчал и Шурка. Только думал о другом. Припомнил гранитных сфинксов у Невы. По ту сторону города. Бородки в самом деле были. Крепкие и твердые, похожие на привязанную под подбородком морковку.

– Не знаю, – сказал он.

– Чего? – не поняла Елена Петровна.

– Ничего, – буркнул Шурка. – Давайте отдохнем.

– Ладно… Утром сразу пойдем в милицию, – прошелестела, закрывая глаза, она.

– В милицию…

Выяснять, какая по эту сторону в Ленинграде милиция, Шурке не хотелось. Он теперь уже не уверен был даже на счет тех матросов, что выбежали к ним на набережной. Лица их он разглядеть не успел. Были ли у них вообще лица? Пробормотал:

– Кто его знает, от кого нам придется бегать утром.

Елена Петровна распахнула глаза:

– Утром это не кончится?!

Шурка закрыл глаза, сделал вид, что спит. А та всё донимала: