Волчье небо. 1944 год

Теперь она говорила уверенно. Теперь уже Шурке было все равно, сошла она с ума или нет. Она – шумела. «Нас услышали, как пить дать, – не сомневался Шурка. – Сейчас подтянутся». Он не хотел знать, кто.

– Массированный залп немецкой пропаганды, – в голосе Елены Петровны звенело возмущение. – Вылазка врага в советском тылу. С целью запутать и запугать население… Враг терпит от нас поражение на фронте, поэтому…

Шурка присел перед Сарой на корточки.

– Слушай меня очень внимательно, Сара. Сейчас мы побежим. Ты и я. Понимаешь?

Кивок.

– Очень быстро побежим. Поняла?

Кивок.

– Я буду держать тебя за руку. А ты меня. Ясно?

Кивок.

– Что бы ни случилось. Что бы ты ни увидела. Что бы ты ни услышала.

Сара слушала, не мигая.

– Не выпускай мою руку. Поняла?

Черные глаза смотрели в его лицо.

– Потому что я – не остановлюсь. Поняла?

Она в ответ взяла его руку и сжала так крепко, что у Шурки заломило пальцы.

– Молодец.

Он выпрямился. На луну наползало облако. «Отлично». Шурка не сводил с него глаз. Неровный край тени как бы перешептывался сам с собой. Шурка подвел к нему Сару как можно ближе.

– Вот что еще, – все-таки добавил он, поглядывая то на облако, то на опасно пустую набережную. – Может показаться, что это кто-то хороший. Кого ты знаешь. Или, – он вспомнил заснеженный ленинградский двор, слишком румяную женщину, «Меня твоя мама за тобой прислала» и детские косточки, наваленные в углу, – …скажет, что пришел от твоей мамы, Сара. Они это умеют. Но это будет неправда. Ясно?

Пальцы пожали его пальцы. Шурка пропустил удар сердца, стиснул до боли ладонь Сары и, как только облако проглотило луну и тень накрыла всё, вылетел за угол и помчался так быстро, как только могли молотить по камням ноги. Сара прыгала за ним, как поплавок.

– Стойте! – полетело было вслед, но ветер подхватил крик и перебросил через гранитный парапет.

– Ну и бегите. Патруль вас всё равно остановит. А меня, между прочим, попросят быть свидетелем. Что я им тогда скажу?

Впервые она об этом задумалась.

– Партия ждет от меня сейчас решительных мер, – бормотала Елена Петровна, бредя по пустой набережной. – Тьфу, – споткнулась она, чуть не потеряла ботинок, запрыгала на одной ноге. Выправилась. – Хоть бы луна вылезла, ну что ж такое… Я советский педагог. С высшим образованием. Я должна показывать пример учащимся. Как педагог. Как завуч. Как атеистка. Как комсомолка. Как…

Луна и в самом деле выглянула. Словно хотела услышать, что еще постановил комсомольский актив. Не только она. Вода начала вздуваться, закипела пузырями, зашипела, скатываясь потоками с чешуйчатого горба. Елена Петровна прислушалась. Подошла к ограде, положив ладони на холодный влажный гранит, посмотрела. И мыслей в ней осталось не больше, чем в антилопе.

Учитывая комплекцию Елены Петровны, речь, конечно, об антилопе гну, похожей на корову, которую поставили на длинные костлявые ноги.

Бежала она отлично. Технично. Вспарывая воздух грудью. Рассекая ребром ладоней, локтями. Вдувая и выдувая круглыми ноздрями. Он так и свистел, обтекая ее массивное тело. Если бы только на набережной стоял инструктор в трусах и с секундомером, он бы подтвердил: это был ее лучший забег.

Вот только бежала Елена Петровна не ради медали. В душе ее дыбом стоял ужас.

Но Шурка… Ему казалось, что еще никогда в жизни он не бежал так медленно.

Ноги, казалось, лупили вхолостую. Сара оттягивала назад руку, выкручивала ему плечо.

Когда набережная круто взбиралась на мостик, Шурка ее ненавидел всей душой.

Когда с мостика летела вниз – Шурка летел вместе с ней, почти радуясь: «Еще можно успеть».

Что-то шорохнуло, шлепнулось с шершавым звуком, осталось позади, – некогда выяснять.

Он не слышал ничего, кроме собственного топота. Мышцы медленно заполнялись жидкой тяжелой глиной. Ладони вспотели. В боку кололо. В груди резало. Под языком был вкус металла.

Долго еще бежать? Недолго? Сколько? Он не знал, не думал, только работал ногами, и глазам своим не поверил, когда справа вдруг открылся широкий полукруглый просвет.

Успел? Шурка топоча влетел под арку к Зимней канавке.

Перешел на шаг. Разжал пальцы – ладонь Сары выскользнула, как рыбка. Со свистом вылетало дыхание.

Шурка остановился.

Ни на тротуаре. Ни на мостовой. Ни у ограды. Ни в тени стены. Ни под сводами арки, на которых даже в темноте серебрились блики воды. Ни даже в воде. В ней лишь белел, качался брошенный окурок.

Майора у Зимней канавки не было.

Шурка опоздал.

С трудом передвинул ноги. Глина в мышцах затвердела. Не хотелось больше ни бежать, ни идти. Шурка сел на поребрик. Ничего не хотелось. Сара опустилась, села рядом.

Шурке хотелось привалиться к литой ограде. Хотелось уснуть. Чтобы черная тяжелая вода внутри него слилась с той, что плещется в Мойке, тоже черной и тяжкой. Перестать быть.

Сара положила руку ему на колено. Шурка стряхнул. Но Сара вовсе не утешить его хотела. Ткнула настойчивее, в бок, показала: смотри! По набережной вдоль Мойки маячила черная нескладная фигура. Светились дыры на чулках.

– Я, между прочим, так и думала!

И эхо заметалось под аркой: ала… ала… ала…