Волчьи стрелы

— Спорить не буду, преступление гридня велико, — наконец заключил Дмитрий и поднял вверх руку, требуя тишины. — Да только сам он с повинной пришел, на суд себя отдал. Да и оборонялся он…

— А это еще бабка надвое сказала, что оборонялся! — перебил воеводу все тот же неистовый боярин. — История-то мутная какая-то получается, белыми нитками все это шито! Видать, Драгомир его за что-то отделал, а гридин злобу затаил, решил отомстить, да и напал на него украдкой. Неужто бы он в открытом бою с Драгомиром совладал? Всем известно, как тот силен в бою был. А этот хоть и здоровая детина, но мальчишка еще, куда ему?

— Да, да, брешет, собака, как пить дать, брешет!

— Хватит лясы точить, палачу его отдать, и пес с ним!

Воевода снова поднял руку, и ненадолго на двор опустилось подобие тишины.

— Вот только свидетелей нет. Ни доказать, ни опровергнуть слова Вышаты мы не можем. А коль человек сам покаялся, в убийстве признался, даже если и скрыл что — всяко не совсем пропащая душа. Да и Правда говорит, что по соглашению с сородичами убиенного казнь может быть заменена вирой[64]. А ежели платить нечем, так в холопы или закупы можно пойти к сородичам.

Сам не зная почему, воевода не желал Вышате смерти. Хотя он и сразу смекнул, что истины в рассказе гридня было, пожалуй, меньше, чем в песнях скоморохов. Даже сама вина Вышаты вызывала у него серьезные сомнения. Пытливый воевода все больше убеждался в том, что младший дружинник кого-то покрывает.

— К кому в холопы-то идти? Не к кому! Один был Драгомир, как перст, — крикнул кто-то.

— Какая вира, какие закупы? Смерти придать!

— Не повинен он ни в чем, я в том свидетель! — вдруг раздался откуда-то уверенный женский голос, и крики тут же затихли, повисло тяжелое, выжидающее всеобщее молчание.

Толпа зевак дала трещину, из которой вперед вышла Лебедь. Она кинула свой изможденный взор на Вышату, мотавшего головой из стороны в сторону, безмолвно умоляя ее одуматься и ничего не говорить. Потом посмотрела наверх, на крыльцо, и учтиво поклонилась Дмитрию.

— Воевода, разреши мне слово молвить! Я была там и все видела …

— Что же, говори, дочка! — ответил Дмитрий. — Но помни: ложь княжьему суду — страшный грех. Ежели соврешь, и твой обман вскроется — на этом свете с тебя спросят, ежели нет — на том ответ понесешь.

— Не виновен он ни в чем. Разве можно человека винить за то, что он защищает слабых? Драгомир тот… В общем, он пришел ко мне домой, уговаривал меня стать его женой. Когда отказала я, он захотел меня силой взять. Тут Вышата пришел и вступился за меня.

— И ты готова крест на том целовать? — спросил воевода.

— Готова, видит Бог, это чистая правда!

Змеиный шепоток прокатился по обширному двору.

— Я знаю ее! Это жена одного кузнеца. Чего это к тебе ратники, как к себе домой ходят? Муж за порог — заходи мой милок? — выкрикнул кто-то.

— Да еще и смертным боем зам нее бьются! Видать, она ведьма, приворожила бедных ратников. Надобно ее схватить и митрополиту на суд за волосы притащить!

— Блудница, как тебе не стыдно? Куда муж твой смотрит?

— Не сметь на нее наговаривать! — Вышата вдруг заорал так яростно, что даже Дмитрий и дружинники замерли и уставились на него. — Никого она не бесчестит. Мужа ее, Фоку, забрали в Черную Орду, во служение Тюхтяю хану. А потом весточка пришла, что погиб он. Не захотел перед погаными шею склонять, они его и укоротили на голову. А я…. — гридин на мгновенье замялся, раздувая ноздри. Наконец он родил: — Жених я ее! Обручились мы. А этот аспид хотел мою невесту обесчестить. Ну вот я и проучил его. Теперь не будет к девицам приставать!

Вышата виновато покосился на Лебедь — та лишь хлопала крыльями своих длинных ресниц и шевелила губами, но не могла вымолвить ни словечка. Гридин снова помотал головой. «Ради Бога, молчи, не то жизни вам никакой не будет, ради Бога, не губи себя и свою дочь!» — мысленно обращался он к ней.

— Что же, дочка, ты побелела, как призрака увидела? Правду он говорит или брешет? — строго спросил Дмитрий.

— Правду, воевода, — обреченно ответила она.

Глава 12. Бойся желаний своих…

Заснеженная дорога вывела всадников к молодой еловой поросли — предместьям дремучего бора. Растрепанные и подернутые сединой снега елочки хаотично поднимались по пологому склону, таявшему в синеватом тумане. Размытыми пятнами, штрихами и пиками едва проявлялись, будто мерещились, образы леса.

Подъехав к дереву, пригодному, чтобы заменить коновязь, все трое спешились и начали привязывать своих скакунов. Дальше нужно было идти пешком. Один из них остался стеречь коней, а двое устремились прямо в лесную муть, безжалостно полосуя девственно гладкий снег шрамами следов. Зимой знакомая дорога изменилась до неузнаваемости, и они едва не сбились с пути.

— Говорил я, княжич, что плохая это затея, — заворчал Богдан. — Надо назад поворачивать, а то вконец заплутаем, солнце уж скоро сядет. Не хватало только в этой чащобе околеть!

— Если ты так боишься, можешь улепетывать. Я и сам справлюсь! — раздраженно ответил Яромир.