Волчья ягода

– Ты глянь на Аксинью-то, мелкая она, слабосильная баба. Она как голову от тела отрезала да на дерево забралась?

– А если нечистый помогал? – Яков, видно, решил утопить Аксинью в холодных водах Усолки.

– Ты, Яков, погоди. Сейчас надо о душе покойного молиться, – пресек отец Евод старосту, точно мальчишку.

Аксинья знала, что староста упрятал возражения в рукаве зимнего тулупа. И они еще не раз вылезут на белый свет.

– Фекла, Макарова вдова, почему не здесь? – вспомнила Зоя-старшая.

– На что ей здесь быть? – крутанул бороду Яков. – От нее шум да суета зряшная.

– Я вчера видала, что сын Ефим к ней на ночь глядя приехал. А до рассвета уехал, – радостно сказала Зоя и оглядела всех еловчан. Всякий ли понял смысл ее слов?

Георгий Заяц долго разговаривал о чем-то со сплетницей, о чем – Бог весть. Но всем было не до них: крохотная деревушка Еловая никогда не знала такого злодейства. Оставалась надежда, что худое сотворил с Никашкой человек пришлый, не еловчанин.

Утром отец Евод отпел несчастную голову Никона Федотова. Сестра покойного Прасковья рыдала так бурно, что под руки вывели ее бабы из храма, утешали, шептали целебные слова. Молодая вдова Настюха равнодушно глядела на мужнины останки и не выдавила из себя ни единой слезы-росинки. Всегда впалые щеки ее округлились, под сарафаном угадывалось налитое тело, и вся осенена она была покоем, куда-то ушел ее надрыв и горе по почившему Тишке. Радовалась, грешница, вдовству своему? Бабы сетовали на твердосердие ее, противное русскому обычаю, но хватило их ненадолго.

Каждая понимала: искренне жалеть о беспутном Никашке – дело по строгому разумению невозможное. Кто созидал, тот сойдет с земного пути под слезы и стоны; кто разрушал – под облегченные вздохи.

* * *

Илюха вручил Нютке доброго глухаря, и Аксинья весь вечер ощипывала птицу и думала о Никашке и его пакостном нраве, пыталась выжать хоть каплю жалости к покойному. Если бы знал кто подробности того вечера, не отмыться бы ей вовек от обвинений. Она вспоминала и будто заново переживала тяжелые минуты.

Когда невинный сын Никашки, Тихон, делал последние вдохи, когда мать его Настя рыдала и просила Богородицу о заступничестве, Никон пошел другим путем: решил он высказать обиду свою знахарке. Залившись хлебным вином, потеряв разум, вломился он к Аксинье, наговорил много дурных слов, винил в болезни Тишкиной и снадобьях дурных. Да если б на том успокоился… Вернулся в избу, пьяный, отвратный, он пытался сотворить с ней паскудство, грозил, что удушит дочку, если Аксинья вздумает воспротивиться.

Природа-матушка заступилась за Аксинью, хвори пришли на помощь знахарке, что столько лет с ними боролась. Никашка, молодой мужик в самом соке, в самом цветении жизненных сил, не смог сотворить с ней прелюбодейство. Постыдный недуг, что овладел им много лет назад, сделал из него недомужа. Аксинья боялась его ярости, мести и безумия, а Никашка плакал от стыда и бессилия…

В Аксинье тогда боролись два чувства – отвращение и жалость. Не оттого ли Никашка творил худые дела, обижал скромную жену свою, что разъедала его плоть и душу тяжелая болезнь?

– Она убила Никашку, она! – Яков, обряженный в бабий кафтан, показывал пальцем на Аксинью, а отец Евод кивал ему в такт.

Она закричала во сне и пробудилась, мокрая от пота. Когда-нибудь кончатся тридцать три несчастья?

5. Червь

– Господь Бог преисполнен милости к нам, грешным. И высшей милостью его является ниспослание Сына, – голос отца Евода гулко разносился по еловскому храму.

И мал приют православных, и выстроен людьми несведущими, а звук в нем лился особенно, исполнен торжественности и размаха. Чудо, не иначе. Гости из окрестных деревень, которым посчастливилось побывать на утренях, вечернях, на особых литургиях, службу хвалили и приурочивали посещение друзей и родных к большим праздникам. Добрая слава пошла по Усольскому уезду о храме, об отце Еводе и скромном алтарнике Георгии Зайце.

Он чуть не испортил службу: одна из просфор выпала из дрожавших рук. Вино не желало наливаться. Свечи тухли, словно не хватало им воздуха. Отец Евод отпустил алтарника раньше взмахом руки, пожалел, добрый пастырь.

Георгий шел по пустынной Еловой и чувствовал, что зубастая птица над дверями храма смеялась ему в спину. Он, переполненный скверными мыслями, не спешил домой.

Чего ждать в родной избе? Растрепанная, измученная придирками мужа Таисия. И жалко ее, добрую и безотказную бабу, и стыдно за Тошку.

Антон, старший сын… сын Григория Ветра, кузнеца, если быть честным перед Богом и собой. Георгий взращивал в своем сердце любовь, относился к Тошке без придирок, справедливо, а тот не слушался, огрызался, пренебрегал поручениями родителя. Он будто испытывал терпение отца – не отца, доходил до края со своими наглыми выходками, доводил до гневных криков и оплеух, а потом смотрел злорадно, с затаенным торжеством.

Как ни прогонял Заяц мысли о чужой, навеянной ветром – Георгий усмехнулся невесело – породе своего первенца, они лезли, кривлялись, ухмылялись, шептали: накажи его, забери в ежовые рукавицы, отомсти изменнице Ульянке.