Волчья ягода

Гошка Зайчонок – незамутненная радость и услада отцовская, сынок от покойной Марфы, лучшей жены на всем белом свете. Ластится к отцу, слова худого не услышать, все на колени лезет, бороду щипает, кричит: «Батенька, когда вместе на поле поедем?»

Гаврюшка да Филька, баловники и проростки будущего, им Заяц прощал и нескончаемый плач, и теплые струи на выходной зипун, и выдернутые из бороды волосы. Первые внуки, что тут еще добавить.

Беспутная дочь, наказание отцовское, строптивая, дерзкая, самая родная. Рассказала Аксинья о беде Нюркиной, о пузе нагулянном. И занозой в заду Георгия сидела дума о том, как изловить и призвать к ответу ее соблазнителя. Дочь, словно великомученица перед римлянами-истязателями, крепко стояла и отцу не сознавалась. Но Георгий сам знал, кто обрюхатил его нежную дочь – не зря он прожил на свете без малого тридцать пять лет.

Не стучал он в дверь, просто зашел в избу, словно к себе домой. Фекла сидела без дела у стола, крутила в руках веретено. Она подслеповато сощурилась, всматриваясь в позднего гостя.

– Какие черти тебя, Заяц, принесли?

– Какие черти принесли в Еловую твоего сына? – тем же тоном ответил Георгий, со злорадством поймал гримасу гнева на сморщенном лице. – Дальше ходил бы по земле русской, грабил да насильничал.

– Ты говори-говори, да рот свой промывай со щелоком. Ты зачем о сыне моем такие пакости говоришь?

– Чем занимался он, всяк в деревне знает. Речь не о прошлом мутном, пусть отмаливает грехи. Внук наш зреет в животе Анны, дочки моей.

– Так почем мне знать, что там зреет – капуста, черви или внук мой! Червивая утроба-то.

– Фекла!

Хозяйка хихикнула, словно сказала что-то смешное. Ураган вскипал в Георгии, неотступный, бурливый: его единственную дочь, рыжее сладкоголосое счастье, назвали червивой утробой!

– Ты обвиняешь дитятко мое, Ефимушку, что он с твоей дочкой ребятенка заделал?

– Ты поосторожней, бабка.

– Какая я бабка, такой ты дедка, – Фекла была много старше Георгия.

Беззубая, седая, согбенная, она казалась старухой. А Георгий Заяц еще хоть куда, полон мужской силы.

– Довольно споров пустопорожних, надо вместе думать, как…

– Как сынка моего женить на дочке твоей? А она-то созналась, что с Фимкой кувыркалась?

– Завтра поеду к нему в ямскую слободу.

– Созналась?

– Не выйдет у нас с тобой разговора.

– А ты со мной говорить-то и не хошь.

– С тобой говорить – что с сорокой о севе договариваться.

– Ты мне, сосед, много что сказал, да ничего путного…

– А ты сейчас послушай. Уговоримся – все в семье останется. А будешь прежние песни петь – я молчать не стану.

Георгий Заяц умолк, дал время Фекле, чтобы она вникла в его слова. Он не умолять пришел, а торг вести. И сейчас Георгий должен быть мудрым и убедительным, каким никогда в жизни еще не был. От разговора со вздорной бабой зависит будущее любимой дочки.

Когда Георгий продолжил речь свою со всем пылом, на какой был способен, Фекла расплескивала по капельке веселье и кураж. Она сгорбилась, обхватила узловатыми руками голову и качалась медленно, словно старая береза.

– Завтра с утра самого поедем.

– Дьявол тебя забери, – шепот ударился о его спину и улетел куда-то за деревню Еловую.

Георгий вышел из темной избы, выругался в полный голос. Драная коза, а не бабка! Георгий Заяц поклялся нести добро и благость, но в этот вечер он опаскудился о чужие грехи.

Потом он долго молился Всевышнему о ниспослании благотерпения. С такой родней, как Фекла и ее сынок, Георгий должен стать воплощением милосердия и снисходительности. А он хоть и вступил на благостный путь алтарника, помощника отца Евода, мягкостью не отличался.

* * *

– Таська, ты подарки-то родичу будущему не забудь принести, – Тошка в белой косоворотке прислонился к воротам, скалил зубы, наблюдал за женой.

Растрепанная Таська металась по двору: собирала мужа и свекра в дорогу, успокаивала малого сына. Кричала на Гошку, который вознамерился ехать вместе с отцом и проломить голову рыжему Фимке.

– Я за Нюрку любого побью, – похвалялся семилетка, – как штукну промеж глаш, – без переднего зуба он сильно шепелявил.

– Мал еще, братец. Глянь, как надо, – Тошка соизволил отлепиться от ворот и щелкнул Гошку Зайчонка по лбу. У мальчишки на глазах выступили слезы, видно, силен был удар.

Гошка безо всяких раздумий слепил ком из грязи и конских катышей, запустил в старшего брата. На белоснежной рубахе Тошки, прямо на груди, расползлось темно-навозное пятно. Гошка Зайчонок замер на мгновение, ойкнул, показал язык и сиганул со двора.

– Ах ты, нехристь! Я руку-то тебе выдеру, с корнем! Будешь как строгановский вымесок ходить с обрубком, – заорал Тошка и, разбрасывая по сторонам грязь, побежал было вслед за младшим братом.

Но остановился за воротами: маленький, верткий, Зайчонок проворно лазил по деревьям, крышам, сенникам. Где же его найти? Только на посмешище себя Тошка выставит перед всей деревней: взрослый мужик, а бегает, словно безмозглый сорванец.

– Ты, – смутился он, встретившись глазами с Аксиньей.

– С Гошкой воюешь? Ровно малое дитя, – улыбнулась знахарка.