Волчья ягода

Мягко ступая по бревенчатому настилу, она вошла во двор, Нютка, дочь ее, – следом, словно котенок за кошкой.

Видно, не слышала Аксинья слов его про строгановского вымеска. Иначе бы не улыбалась так славно и открыто.

– А мы видали Гошку, он несся, как заяц, – Нюта хихикнула, в таких словесных играх находила она забаву.

– Вернусь я вечером, уши Гошке укорочу, – бурчал Тошка.

– Меньше будешь над младшим братом изгаляться, – едко сказала Таисия, и Аксинья с некоторым уважением посмотрела на нее: и у покорной жены прорезались зубки.

– Ты бы мне еще советы не давала, мамошка, – не промолчал муж. – Неси новую одежу. – Он стащил рубаху и поежился, неширокая грудь, поросшая темным редким волосом, покрылась мурашками. Холодный ветер с Усолки нес осеннюю непогоду.

– Таисия, дочку оставляю на тебя. Сама знаешь, она у меня разумница, но поглядывай за ней, свербигузкой, – Аксинья улыбнулась Таисии.

– Да я всегда с радостью, всегда помогу! Ты же знаешь, Аксинья, я…

– Ехать пора, уже скоро полдень, – Тошка переоделся в другую рубаху и постукивал ногой от нетерпения.

– Подождешь, не боярин, – Георгий Заяц появился наконец во дворе. Саврасый мерин, которого вел он под уздцы, согласно храпнул. Яков Петух, староста, привел своего белого жеребчика.

Пока укладывали подарки на телегу, запрягали лошадей, усаживались, заезжали за ворчливой Феклой, за отцом Еводом, что жил у Прасковьи, наступил полдень. Солнце вспомнило о недавнем духмяном лете, прогрело воздух, словно стоял еще благословенный август.

В узкой телеге места для пяти человек оказалось мало. Тошка сел на грядки[86], покрикивал на меринов безо всякой надобности. Знахарка устроилась поближе к Георгию Зайцу, соседство с Феклой и еловским батюшкой не внушало ей радости.

Телега дрожала на ухабах и яминах, но от дробной тряски Аксинья успокоилась. В последние дни она ощущала разлад с собой: зачем согласилась ехать к Фимке в ямскую слободу, она не понимала. Хотя нет, что тут неясного… Семья Георгия Зайца выручала ее, безмужнюю, в самые тяжелые годы. Нельзя отказать ему в подмоге. Рыжей Нюре вдвойне нужны поддержка да добрые советы.

Уповала Аксинья на доброе Фимкино сердце. Пусть разломит он каравай счастья, чтобы наелась Рыжая Нюрка досыта. Много лет назад Григорий Ветер, кузнец, отверг мать ее, Ульянку, а теперь дочь по тому же оврагу пойдет?

Есть судьба да Божья воля? Или все это затейливые переплетения жизней, каждая из которых то течет через болото, то в ущелье забегает, а то и под землей прячется… Поганая бабья доля, переломанная да растоптанная. Век ходи по деревням да слободам, сколько сыщешь баб с безмятежной да радостной судьбинушкой? С дюжину найдешь, и то возрадуешься щедрости небес.

– Долгая дорога – бесконечная тревога, – протянул Тошка, когда телегу в очередной раз подбросило на ухабе.

– Образуется все, Антон. Еще вспоминать да потешаться будешь, – сказала Аксинья. – Как трава растет через песок, камни да глину, так и человек все переборет.

Отец Евод повернулся и воззрился так, словно росли у нее на темечке рога. Видно, разглядел в речах Аксиньи ересь или греховность: кто ищет, тот всегда найдет. Батюшка прочистил голос и хотел обратиться к знахарке, но не успел. Телегу сильно тряхнуло, Тошка матерно, с оттяжкой выругался – так, словно рядом и не было батюшки.

Молодой мужик соскочил с грядок и присвистнул.

– Ехал прямо, да попал в яму. Чтоб тебя!

Георгий проснулся, потряс осоловелой головой, спрыгнул вслед за сыном в жидкую грязь. Заднее колесо завязло в слякоти, что осталась после многодневных дождей, и две ступицы выскочили из обода.

– Так мы и до темноты не доедем, – Тошка словно надсмехался над остальными.

– Ты, сын, не нагоняй страху. Топор у меня с собой есть. Березу срубим да наколем ступиц, хоть дюжину, – Георгий Заяц открыто радовался, словно изувеченное колесо не было помехой на пути.

– Перед смертью не надышаться, – ехидно встряла Фекла. – Откажет вам сынок мой, как пить дать. Ему ваши угрозы…

– Придется ему согласиться, – Тошка сказал, словно гвоздь в сучковатое дерево вколотил.

Долго еще возились Георгий и Тошка с колесом, отец Евод наравне с ними прилаживал спицы. Береза гнулась, наспех отколотые ступицы ломались, и мужики не раз помянули черта, лешего, мавок, полудниц и прочую нечисть. Отец Евод после особо смачных слов крестился и просил Господа о снисхождении к неудачливым путникам.

Ямское селение Глухово, где жил теперь Фимка, расположено было в пяти верстах от Соли Камской, стало быть, в двенадцати верстах от Еловой. Пока путники добрались до города, пока доскрипели до слободы, завечерело.

Глухово вытянулось вдоль Бабиновки – дороги, соединявшей Соль Камскую и Верхотурье. Состояло оно из двора для путников и пяти крепких изб с высокими воротами и конюшнями. Ям встретил их мычанием коров, возвращавшихся с пастбища, и пермяцкой скороговоркой старого пастуха.

– Фимка, Макаров сын из деревни Еловой, знаешь такого?

– Знаю, – дальше ни слова не разобрать. – Туда иди, – он махнул рукой на самый последний двор, что ютился на взгорке.

* * *