Волчья ягода

– А мне по нраву прозвище. Волк! Бойся меня, зубастого, – он клацнул зубами. – Квас-то есть у тебя, знахарка, жена кузнеца? Только зелье не подмешивай в него, будь добра.

Она с трудом поднялась, раздавила башмаком мышат, пискуны хрустнули и затихли. Как все легко.

Строганов оглядывал избу с обнажившимся земляным полом, обнюхал пучок пижмы, что висел возле печки.

– Вкус у кваса твоего не поменялся, ядреный, – причмокнул он губами и стер с бритого подбородка пену. – А ты изменилась.

– Постарела? – неожиданно спросила она и выпрямила спину, бездумно прогнулась в пояснице, точно кошка, и устыдилась срамного движения.

Строганов хмыкнул.

– Ты на крючок свой бабий меня не лови – сорвалась давно рыбешка.

Аксинья, словно одна была в избе, стащила убрус и повойник, тряхнула головой. Она знала, что волосы, сочные, каштановые, рассыпались по плечам. На Строганова не глядела, точно забыла о нем, дьяволе.

– Если хорошо попросишь, в ногах будешь валяться… – Он поддел прядь волос и дернул резко, до крика, словно озорной мальчишка.

* * *

Во дворе Зайца столпилась вся Еловая. Шутки, смех, медовуха и пиво лились пенистым потоком. Жених, вопреки обычаю, пил чарку за чаркой, и лицо его наливалось хмельной краснотой. Нюта посажена была в конце стола между Зойкой и Гошкой. Она уминала яства, словно два дня ничего не ела: заяц с пряностями да куриные пироги удались на славу.

– Заяц у хозяйки хорошо удался, – смеялись соседи, сыпали намеками.

– Вкусно тетка Таисия стряпает.

– Да не она готовила, сестра ее старшая на подмогу приезжала, – ехидно протянул Гошка.

Нюте жалко было Тошкину жену, Таисию, всяк говорил ей гадости, потешался над ней. А ей нравилась баба своей добротой, веселым нравом и легкостью. Матери такого не скажешь, не посмеешься с ней, не откроешь все, что на сердце. Нюта рассказывала Таисии все: про Илюху, про разговор со Строгановым, про свои страхи. Та не укоряла, не грозила наказанием, не указывала, что говорить и кого любить. Нюта знала, что несправедлива к матери, но продолжала вести свои тайные беседы с Таисией.

– Жена, знай свое место! – Голос Фимки разнесся по всей избе, жилы на могучей шее его вздулись, словно веревки.

– Не кричи на мою дочь! – Георгий Заяц стукнул кулаком по столу. Глиняная чаша разбилась, обиженно хрустнув.

Установилась тишина.

– Жена мужа да убоится. Ты теперь власти не имеешь, Георгий Заяц, – Фимка выговорил «Заяц», словно ударил тестя по лицу.

Нюта с противоположного конца стола видела, что лицо Фимкино покрылось бурыми неровными пятнами, что глаза его блестели точно, как у Илюхи, когда собирался тот наброситься на кого-то с кулаками. Быть драке.

– Батюшка, Ефим, виновата я сама. Мужу слова неосторожные говорила. Не ссорьтесь вы, простите меня за глупость мою, – Анна звенела жемчужинами на подвесах кокошника, и Нюта в очередной раз восхитилась ее красоте. Обычная девка была, невзрачная, а тут сердце застилала прелесть ее, загадочная, точно у лесной девы.

– Будет знать, как с мужем говорить, – буркнул Ефим и осушил до дна кубок с медовухой.

– Кровь, тятя, у вас кровь! – Таисия подбежала к свекру.

С ладони Георгия Зайца капала темная, густая кровь и заливала белую льняную скатерть. Мужик послушно пошел за Таськой в сени.

– Пошли поглядим, как она будет рану заговаривать, – шепнула Нюта Гошке.

Нюта и Гошка, никем не замеченные, поднялись из-за стола, побежали вслед за Георгием и Таисией.

– Мамушка мох прикладывает, слова тайные шепчет. Меня научить хочет, а я противлюсь…

– Дура ты, – дерзко ответил Гошка Зайчонок, и Нюта хотела было возмутиться, но не произнесла ни слова.

Внимание детей приковано было к открывшейся перед ними картине. Георгий Заяц сидел на лавке, бледный, разозленный ссорой с зятем и пустяшной раной, а Таисия склонилась над ним и слизывала кровь с крупной ладони, залечивая рану жадным своим языком.

– А зачем она…

– Пошли к столу, – оборвал ее Гошка, и Нюта подчинилась.

Скоро Георгий и Таисия вернулись к столу, гулянье продолжалось, словно ничего и не случилось. А пред глазами Нюты Ветер так и стояли красные капли на полных Таськиных губах.

* * *

– Где Нюта? – Степан Строганов оглядывал избу, словно котенка искал, а не дочку.

– На свадьбе.

– Опять у вас в Еловой гуляют! Любите вы пиршества да свадьбы. Кто женится?

– А тебе что за дело? – Кожа головы в том месте, где дернул Строганов, болела. Чуть не выдрал прядь, изверг.

– Опять дерзишь мне, знахарка. Язык у тебя поганый, словно отбросы в мясном ряду.

– Фимка, Макаров сын, и Нютка, дочь Георгия Зайца, обвенчались.

– А ты почему не на свадьбе? Не позвали?

Аксинья пропустила и церковный обряд, и свадьбу Фимкину – не пристало знахарке, что грехи отмаливала, радоваться воссоединению двух душ в храме и на миру. Не говорить же Строганову неприглядную правду…

– Ты много вопросов-то приготовил? На всю ночь?

– А хоть на неделю. Твое дело – отвечать.

– Люди говорят, любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

– Узнаю тебя, не сточила нужда язычок твой, Аксинья.

– Я в остроте той спасение нахожу.

– Давно мне так не перечили. Ваше бабье дело какое? На лавку лечь да подол задрать.