Волчья ягода

Аксинья вернулась в избу, поправила убрус, словно он мог защитить ее от вредных созданий. Мышата пищали и сопротивлялись, чувствовали, видно, злую волю, что уносила их далеко от теплого дома. Пакостные твари, но от писка их сердце Аксиньи дрожало.

– Раздавить вас, твари окаянные? – спрашивала она у мышат и не думала, сколь нелепо выглядел этот разговор.

Одна, никого вокруг на две версты, некому забавляться над нелепостями ее.

– Раздави, хозяюшка, – чей-то насмешливый голос раздался за ее спиной, и со страхом, что во тьму раз превышал испуг ее от малых зверушек, она повернулась навстречу неотвратимому.

* * *

В еловском храме шло венчание. Ефим, Макаров сын, и Рыжая Анна, дочь Георгия Зайца, стали пред Богом и людьми мужем и женой.

Нюта растолкала толпу и встала по левую руку от Анны. Забавно, недавно еще бегали вместе по взгоркам и топям, ругались, прыгали через ручей. А теперь Рыжая Нюрка станет Анной, женой Ефима Клещи, и не будет ей до Нютки никакого дела. Кто перед ней Нюта Ветер – мелюзга!

Бледная, словно снег, невеста хороша была в праздничном наряде: рубаха с синей тесьмой, летник, шитый шелком, жемчугом и серебряными нитями. Не поскупился Георгий Заяц, справил дочери наряд на загляденье. И веснушки казались поцелуями солнца на белом лице. Нюта, Аксиньина дочь, разглядывала каждую бусину на летнике, пересчитала жемчужины на подвесах кокошника, вздыхала: несколько лет пройдет, и будет она стоять здесь, в еловской церкви, и венчаться.

Она оглянулась, обшарила глазами нарядных еловчан. Вон Илюха, прикрыл глаза, словно устал от долгой службы. В новой рубахе он словно выше стал и взрослее, и вихры не так торчали, и губы сочные, словно у взрослого парня. Дождется он Нютку… Или грудастую девку из соседней деревни посватает? Мысль обжигала ее, точно горшок из печи, Нюта в смущении отвела глаза от Илюхи.

Он почти жених, и взгляд серьезный, и пух над верхней губой полосой дождя, и голос не ломался боле, окреп и налился силой. Сейчас бы подойти к Илюхе да взять за руку. Пусть говорил бы пустые слова, смеялся, она-то знала, что ни на кого не смотрел так, словно на небесную радугу, ни о ком не заботился, как о Нютке.

Отец Евод читал со всем величием слова:

– Соедини их в единомыслии, венчай их в плоть едину. Даруй им плод чрева – благочестивых детей.

Яков держал венец брачующихся над головой Ефима, и руки его были прямыми и спокойными. Крепкий староста в Еловой, долгие лета прожил и многих молодых обойдет. А жена его – полная и одышливая, венец в руках ее трясся, словно травы на ветру.

Слова последней, третьей молитвы отзвучали, и грохот разрезал тишину на две части. Венец выпал из слабых рук Петуховой жены, покатился по земле. Нюта подбежала к святыне, сдула с нее грязь, увидела, что на серебряном поле досадная вмятина.

Отец Евод поил пару теплым вином из одной чаши, водил вокруг аналоя, но каждый знал: не будет хорошей семьи.

* * *

Он появлялся в тот миг, когда Аксинья была раздавлена, испугана, избита. Он насмехался над ней, жег своими льдисто-синими глазами, ухмылялся, не ставил ни в грош. Степан Строганов вернулся из сибирских земель и пожаловал к знахарке.

– Мышей боишься, знахарка? – Простой вопрос его просвистел плеткой. – А я думал, заклинаниями прогоняешь нечисть от избы своей.

– Не на всех заклинания действуют.

– Порчу на меня навести хотела? Отравить? Смерти моей желала? Да растопчу я тебя! – Он орал, и крик его смыкался вокруг бедной Аксиньиной головы прутьями клетки.

О чем думала она, когда Строганову в скоромное яство подмешивала сонную траву? Разозлила его до крайности, и не упрекнуть купца за крики и злость. Кто на его месте не окунулся бы в черные цвета ярости? Не помогла ягода, не украла воспоминания волка. Обман и заблуждение.

– Заберу я дочь свою, ведьма. Худому ты ее научишь. Как людей травить, как мужиков в грех вгонять, как… – он остановился, чтобы вдохнуть воздух.

Аксинья сползла на изжелтевшую траву, уткнулась коленями в злосчастных мышат, заревела на всю округу. Она свернулась клубком, закрыла глаза перстами, ушла в свой нелепый порыв. Она забыла, что рядом враг, волк, что жаждал утащить ее дитя. Она забыла о грехах своих и нелегкой участи. О муже, что гнил в Обдорске. О страшных обвинениях отца Евода. Она забыла, что грешница тридцати двух лет не может реветь, словно малое дитя.

Слезы заливали глаза, щипали исцарапанные соломой руки, стекали вниз, капали на траву и мышат. Она раскачивалась в такт своим всхлипам, и лес отвечал ей шелестом листьев и угасающим пением птиц.

Строганов оборвал свой крик на полуслове, и Аксинья боялась убирать руки от лица. Вдруг он по-прежнему стоял и смотрел на нее, раздавленную горем? Торжествовал.

Она прокляла быстро иссякший поток, похлюпала носом.

Случайно дотронулась рукой до мышат, вздрогнула и взяла одного из них на руки.

– Выхаживать будешь мышей? – Строганов не ушел, проклятый.

– Не забирай ты Нюту, Богом тебя прошу.

– Ты Богом не закрывайся, знахарка. И слезами своими меня не разжалобишь.

– Да где ж ты смилостивишься, волк…

– Волк?

Аксинья поняла, что сказала лишнее.