Волчья каторга

Польщенный таким уважительным с ним обхождением и последовавшим к нему обращением за советом, Семка задумался. Нет, кажись, друг друга они не знали. Но что-то такое между ними все-таки было. Кира как-то странно себя с ним вела, робко, что ли. Это на нее было не похоже, поскольку постояльцы случались разные, могли и нагличать, так Кира спуску никому не давала и наглецов ни чуточки не боялась. Однажды, в прошлом годе, один приезжий вернулся из трактира пьяный и приставать к Кире начал, деньги какие-то сулил, чтобы она, значит, с ним ласковой была и ублажила его перед сном. Так и сказал ей с улыбочкой: «Может, ублажишь гостя, а я за ценой не постою…» И деньги стал ей совать. Так она деньги эти выхватила и прямо в харю тому мужику швырнула. Он зарычал было на нее, но постояльцы, которые останавливаются в меблирашках не в первый раз, знают, что кричать на Киру совсем не следует. Боком это может выйти и себе дороже. Когда тот пьяный мужик рыкать на нее стал и обзываться всякими непотребными словами, она такое ему ответила, что у мужика рот сразу захлопнулся, и он затих. А еще через пару минут в нумер к себе ушел и захрапел так, что на весь коридор слышно было. И утречком раненько проснулся, манатки собрал и съехал тихонечко, только его и видывали…

— Ты чего замолчал? — вырвал Семку из раздумий голос судебного следователя.

— Так это, думаю… Вспоминаю, — ответил Семка.

— Ну, и вспомнил чего? — заинтересованно спросил Иван Федорович.

— Ага, вспомнил, — посмотрел на Воловцова пацан. — Робкая Кирка с ним какая-то была, в глаза ему как-то опасалась смотреть… На нее это непохоже.

— Влюбилась, что ли? — насмешливо спросил Воловцов, и вдруг усмешка мгновенно стерлась с его лица, словно кто-то быстро и незаметно поработал ластиком.

Черт возьми! Влюбилась!

Конечно, влюбилась… Как же он сам раньше не догадался?!

Любовь… Такая, как удар молнии. Как снег на голову. Как с головой — в омут.

Любовь внезапная и мгновенная, как смерть от выпущенной из винтовки пули. После чего уже ничто не имеет значения: ни меблирашки, ни взгляды посторонних, ни судачанье кумушек. Ничто, кроме чувства, вспыхнувшего моментально всепоглощающим пламенем, которое не затушить и водою из трех океанов…

Что ж, такое знакомо…

— Не знаю, — безразлично пожал плечами Семка, немного удивленный такому несерьезному, на его взгляд, вопросу судебного следователя. — А вот Глашка этого постояльца и раньше знала…

— Что?!

— Я говорю, Глашка этого постояльца из второго нумера и раньше знала, — повторил убийственную для Воловцова фразу Семка.

— Откуда знаешь?

— Зна-аю, — усмехнулся пацан. — Сам видел, как она к нему кинулась, как только увидела.

— Кинулась? — переспросил Воловцов.

— Ага, — ответил Семка. — Крикнула: «Это ты» — и обниматься полезла. Сама. Первая…

— Так бывает, — механически ответил Иван Федорович, погруженный в свои мысли. Выходит, старшая Малышева знала убийцу. То есть знает, кто он и как его зовут. Вот это подарок!

Воловцов с нескрываемой благодарностью посмотрел на Семку. Ай, да пацаненок!

— А что он? — спросил судебный следователь, приведя свои мысли в относительный порядок.

— А он ничего. Зашипел на нее гусаком и отстранился.

Ну, правильно. Ему афишировать знакомство с содержательницей меблирашек совсем ни к чему… Иван Федорович нахмурил брови и строго посмотрел на пацана:

— А что же ты раньше об этом не говорил? Глафира запретила?

— Не-е, — ответил Семка. — Она мне не мать, чего это она мне будет запрещать…

— Тогда почему ты раньше об этом не сказал? — повторил свой вопрос Воловцов.

— А никто не спрашивал…

Иван Федорович сделался почти серым. «Никто не спрашивал»… Похоже, этому Поплавскому все случившееся, как горох по барабану…

Собственно, допрос Семки на этом можно было заканчивать. Все, что нужно было от него узнать, Иван Федорович вызнал. И даже больше.

А ведь правы были и старушенция Мигунова, и этот бессмертный конюх Селищев, «залазящий» на свою третью супругу через день, а когда подшофе, то и чаще. Провожала этого «помещика» Кира. Самостоятельно, без всякой просьбы сестры, которой убийца просто запретил к себе приближаться. Провожала, как любимого мужчину. Даже убийство, им совершенное, о чем она не могла не знать, никак не повлияло на ее чувство. Для нее и правда ничего больше не имело значения, кроме того, что этот мужчина существует, и что он в ее жизни главное и единственное…

На прощание Иван Федорович задал Семке еще один вопрос:

— Послушай, Семен Евграфович. А почему ты всех называешь уменьшительно: Кирка, Глашка?

Пацан недоуменно посмотрел на судебного следователя и ответил:

— Так ведь бабы же.

— Ну, знаешь ли, — пожал плечами Иван Федорович. — Бабы, они ведь все-таки тоже люди…

Кира пришла в допросную комнату следственной тюрьмы, как сомнамбула. Безразлично посмотрела на Воловцова, безучастно уселась на стул после приглашения, сделанного Иваном Федоровичем, и равнодушно уставилась куда-то повыше лба судебного следователя.