Волчья мельница

Клер с горечью окинула взглядом просторную кухню, где годами царила Ортанс. Было странно видеть каждую деталь интерьера на своем месте: красивые настенные часы, черная чугунная кухонная плита с медными решетками… Отец ушел спать, едва они вернулись с кладбища. Мадам Колетт хотела показать ему ребенка, но мэтр Руа в ужасе замахал руками.

— Потом, мадам! Потом! — пробормотал он. — Клер все правильно сделала. Пусть пока побудет у вас!

Повитуха настаивала, нахваливая красоту малыша, только это не помогло. Колен попросту сбежал. Сцена до сих пор стояла у Клер перед глазами, и это было мучительно.

«Такое впечатление, что папа сходит с ума, — сказала она себе, останавливаясь возле камина. — Если он так переменился, то что будет со мной?»

В доме кроме них никого не было. Служанке и рабочим Клер дала два выходных, так что над Пастушьей мельницей стояла глубокая тишина. Казалось, даже мельничные колеса не поют, как обычно, а что-то нашептывают. Внезапно Клер охватила паника. Ей показалось, что еще немного — и это безмолвие сведет с ума и ее и что оно будет вечным.

— Куда запропастились Гийом с Бертий?

Клер подошла к окну, ожидая вот-вот увидеть экипаж. Она оставила его им, поскольку кресло на колесах при перевозке занимало заднее сиденье.

— Моя бедная Рокетта наверняка проголодалась!

Заняться нечем, в душе — смятение… Клер села в просторное плетеное кресло, где обычно восседала кузина. Соважон положил свою красивую голову ей на колени. Полуволк сегодня вел себя очень тихо. Девушке показалось даже, что его золотистые глаза выражают сочувствие.

— Мой волк, мой дикий зверь! Ты один меня не бросил!

Она наклонилась и обняла его за массивную шею. Набежали тучи, и в пустынном доме стало сумрачно и страшно. Временами со второго этажа доносились стоны и рыдания.

— Бедный папа! Как он плачет! Слышишь, Соважон? А я даже не смею его утешить… Он словно не замечает меня, не слышит!

Кто-то постучал в дверь и, не дожидаясь приглашения, ее приоткрыл. Соважон замотал хвостом. Жан! Клер не верила своим глазам. Как могла она забыть, пусть даже на мгновение, взгляд его ласковых синих глаз, его губы, его тело? Он молча раскрыл объятия, и она, испытывая бесконечное облегчение, в них укрылась.

— Жан, любимый! Как я рада! — прошептала Клер.

Он сжал ее крепко-крепко, осыпая щеки и лоб девушки поцелуями.

— Я не мог ждать. Хотелось тебя увидеть, моя Клеретт!

Они остались стоять, обнявшись, и находили в присутствии друг друга несказанное утешение. Их любовь была на пике — такая сильная и глубокая, до головокружения.

— Едем вместе, сегодня вечером! — предложил Жан. — Клер, пожалуйста! А они пусть остаются! Ничего хорошего ты от них не увидишь!

Его слова только подтверждали предчувствие, уже некоторое время одолевавшее девушку. Светлая, счастливая, радостная жизнь — без Жана это было невозможно.

— Как мне этого хочется! — всхлипнула Клер. — Но тогда бы меня замучила совесть. Подождем до весны, мой Жан! Весной, клянусь тебе, я приеду! Папа оправится после утраты, а для маленького брата я подыщу кормилицу.

Наверху, в комнате, где умерла Ортанс, что-то глухо стукнуло. Клер всполошилась. Она представила страшное — отец хочет повеситься или же ему плохо.

— Папа! — вскричала она.

Еще шум… Девушка поцеловала возлюбленного и подтолкнула его к двери:

— Возвращайся домой, Жан! Я обязательно приду после ужина. К восьми точно буду!

И она бросилась вверх по лестнице.

* * *

Гийом вел Рокетту шагом. У моста он и вовсе остановил упряжку. В этом месте широкая проселочная дорога, ведущая из Пюимуайена, раздваивалась: свернув налево, путешественник попадал в поместье Понриан, поехав прямо — на Пастушью мельницу. Бертий спросила с заднего сиденья:

— Что-то случилось?

Данкур спрыгнул на землю, обошел экипаж. На губах у него играла мечтательная улыбка.

— Все в порядке. Какая здесь все-таки красота! Мне бы хотелось нарисовать эту долину, Бертий, с ее гордыми скалами, в свое время сформированными водами древнего океана, с этой быстрой речкой!

А еще — я не слишком спешу доставить вас к кузине. На мельнице вам будет тоскливо.

Девушка кивнула, соглашаясь. Гийом снял кресло на колесах, поставил на траву, после чего устроился в коляске рядом с Бертий.

— Мы — одни в целом мире! — прошептал он. — Солнце садится, затихают птицы. Посмотрите вокруг: в полях — ни души! Не стучат крестьянские сабо, не грохочут повозки. Я часто мечтал оказаться с вами наедине — вот так, на лоне природы!

Сердце застучало в груди у бедной Бертий — так, что стало трудно дышать. От Гийома приятно пахло лавандовой водой и свежим бельем… Он порывисто обнял ее, заглянул в глаза.

— Вы так красивы, Бертий! Так чисты, так резки временами, и вдруг — уже смеетесь, и маленькая голубая жилка дрожит на вашей шее, сводя меня с ума…

Девушке показалось, что еще секунда — и она лишится чувств. Теплые мужские губы коснулись ее лба, носа, прежде чем спуститься к уголку ее еще никем не целованного рта.

— Гийом, не уверена, что то, что вы делаете, — прилично! — с трудом выговорила она.