— Так легче со всем справляться, — признался Марк. — Когда мы волки, то помним почти все, но иначе. На более базовом уровне. Сложные вещи понять гораздо труднее. Мы воспринимаем все в общих чертах. Видим лишь контуры. Конкретизировать становится проблематично. Это ее способ справиться с ситуацией. Печаль волка — не то же самое, что печаль человека. В большинстве своем.
Я понимал, о чем он говорит. И подумалось, что отчасти это напоминает попытку сжульничать.
— Я не волк, — произнес я.
— Не волк, — согласился он.
— И мое сердце разрывается на куски.
— Так и есть.
— Я не могу обратиться, чтобы унять это.
— Окс, это все равно не облегчает боль, с которой нужно справиться. Просто становится чуть легче осознать. Понять.
— Кажется, я довольно многого не понимаю, — признался я.
— Как и я, — заметил он. — Ты же знаешь, что нужен нам. Ты для нас очень важен.
— Почему?
— Почему ты важен? И почему мы нуждаемся в тебе?
— Да.
— Нам больно, Окс, — сказал Марк. — Точно так же, как и тебе. Мы можем не до конца понимать твою боль, но все равно ее чувствуем. У всех болит по-разному. А когда умирает член стаи, особенно если это Альфа, образуется огромная дыра, которая разверзается словно пропасть, и мы
— Или найти того, кто стал ее причиной, — закончил за него я.
Марк тихо улыбнулся.
— Я говорил ему, чтобы он этого не делал. Джо. Я сказал ему, что он совершает ошибку.
— И он послушал?
— Хотелось бы думать, что да.
— Видимо, недостаточно хорошо.
— Бывает трудно услышать то, чего слышать не хочешь, когда ты в отчаянии и единственное, что испытываешь — гнев.
— Но когда мы вместе, с этим легче справиться. Именно для этого и нужна стая.
Марк кивнул.
— Именно поэтому мы оба в тебе нуждаемся. И надеюсь, ты так же нуждаешься в нас. Потому что мы тоже здесь, Окс. Обещаю. Мы тебя не бросим.
Мне хотелось ему верить.
Я оставил их в лесу.
Марк перекинулся в волка и свернулся вокруг Элизабет. Картер и Келли заскулили, когда я пошевелился, но быстро затихли, обретя утешение рядом с остальной частью своей стаи. Они знали, куда я направляюсь. И полагали, что дадут нам то уединение, в котором мы нуждались.
Но они понятия не имели, о чем я собираюсь попросить.
Потому что я принял решение.
Моя мать прошелестела:
—
—
Показалось даже, что возможно, они идут по лесу вместе со мной, но я не был в этом уверен. Как и в том, в состоянии ли я теперь отличить воспоминания от призраков.
Нити между нами исчезли.
Тем не менее, мамина рука коснулась моего уха, а Томас сжал меня за плечо.
Мне это не приснилось, потому что я испытывал невыносимую боль.
Джо так и не покинул кабинет, сидел в кресле отца с отсутствующим взглядом, устремленным в никуда. Трудно поверить, но прошла всего неделя с нашего первого свидания, с той вспышки яркой и нелепой надежды, которая взорвалась во мне. Казалось невыносимым вспоминать, как он сидел за нашим кухонным столом в галстуке-бабочке и говорил с моей матерью так, словно то, о чем просил ее — единственное в его жизни, в чем он свято убежден. Как будто я нечто такое, чем можно гордиться.
Джо даже не взглянул на меня. Хотя и знал о моем присутствии.
Я же пытался подобрать правильные слова, чтобы выразить то, что чувствовал.
— Хочу, чтобы ты укусил меня, — произнес я наконец.
И Джо ответил:
— Нет.
После этого в комнате надолго повисла тишина.
— Это мой выбор, Джо.
— Я знаю, — он посмотрел на меня и его взгляд слегка прояснился.
— И именно я делаю этот выбор.
— Я знаю.
— Я хочу этого.
— Уверен?
— Да.
— Раньше ты этого не хотел. Вчера. На прошлой неделе.
— Все было иначе. Вчера. И на прошлой неделе. И даже много лет назад, когда Томас впервые предложил мне.
— Когда?
— Что когда? — моргнул я.
Джо выглядел усталым.
— Когда мой отец предложил тебе укус?
— Он сказал, что может сделать это после моего восемнадцатилетия.
— В самом деле?
— Тебя это удивляет?
Джо провел рукой по лицу.
— Да. В смысле… я знал, что он, должно быть, предлагал тебе. В какой-то момент. Просто не знал, когда именно.
— Он тебе не сказал?
— А зачем? Меня ведь это не касалось.
— Неужели?
— Не понимаю, каким образом…
— Самым непосредственным. Джо, все это из-за тебя. Вот кем я являюсь. Теперь это единственное, что я собой представляю.
Потому что сыном я больше не был. Без понятия, можно ли считать кого-то сиротой в возрасте двадцати трех лет. Если да, тогда именно это определение теперь стало применимо и ко мне.
— Но ты не захотел.
— Нет.
— Почему?
Какое-то мгновение я не знал, что ответить. Но потом вспомнил, что мне однажды сказал Томас.
— Мне не обязательно было становиться кем-то другим, чтобы оставаться частью вашей стаи. Быть со всеми вами рядом. Томас говорил, я и без того достаточно хорош, сам по себе. И думаю, мне просто нужно было понять это, прежде чем я стану… чем-то иным.
— И ты понял? — спросил Джо.